спросил у истицы, приходилось ли ей раньше принимать приглашение на ужин от первого встречного.

— Нет, — Сирья моргнула выпученными глазами, — я не принимала никогда. Почему об этом меня спрашиваете?

Уж это ее звонкое скандинавское щебетание… Она говорила по-английски правильно, но все же как-то не так… Поначалу ее акцент и чудная манера строить предложения казались Пипкасу такими экзотическими, такими соблазнительными… Как только он слышал в телефонной трубке ее голос, так сразу представлял себе… белые ночи! Северное сияние! Страстные объятия в арктических снегах!.. Все это Пипкас помнил, но уже не понимал, откуда взялись такие фантазии… Да в ее голосе нет ничего соблазнительного! Наоборот — какая-то отрывистая птичья трескотня… Ужасно раздражает! Только представить — всю жизнь слушать этот голос, разрывающий английский язык на куцые фразы, терзающий его самым немилосердным образом… и так час за часом… день за днем… год за годом…

Теперь уже Диккенс заставлял Сирью вспоминать все до единой подробности ужина в «Гранд Татар». Это ведь она предложила мистеру Пипкасу встретиться в отеле? Она вызвалась познакомить его с финской живописью? Она первая начала заигрывать с мистером Пипкасом, касаясь его ноги под столом, так? Было такое? Она предложила подняться в номер мистера Пипкаса? И разве не ясно, что из этого следует?

«Нет, нет и нет!»

— За ужином я говорила очень много о финской живописи, да, но Рэймонд только спрашивал о том, где я живу, есть ли у меня парень и все такое личное.

Сплошное щебетание. Она даже не глянула на него, ни разу. Затем Диккенс подвел разговор к тому треклятому номеру. И начал задавать вопросы о… презервативе.

— Итак, мисс Тирамаки, у кого из вас оказался презерватив?

Она вздрогнула:

— У кого?

И с жаром:

— У Рэймонда!

Пипкаса раздражало, что Сирья упорно зовет его по имени. При данных обстоятельствах самым уместным было бы «мистер Пипкас», разве нет?

— Презерватив оказался, конечно, не у меня!

— Мисс Тирамаки, нам важно установить факты. В этом суть дачи показаний. Я, конечно, понимаю, что на обсуждение выставлена личная жизнь, однако вы, судя по предъявленному иску, считаете это вполне возможным. Вы понимаете, что я имею в виду? А теперь скажите мне… Этот презерватив… кто надел его на мистера Пипкаса?

— Кто?! — Сирья залилась краской, ее выпученные глаза едва не выскакивали из орбит.

Пипкас съежился. Ему захотелось исчезнуть, испариться, скрыться в четвертом измерении. Как только у Диккенса язык повернулся? Зачем он, Пипкас, вообще рассказывал ему? Как можно было откровенничать о том, что Сирья в тот вечер выступала в роли похотливой соблазнительницы? Как можно было говорить адвокату о том, что девушка сама вызвалась надеть презерватив, что ее действия сопровождались такими поглаживаниями, пощипываниями и поцелуями — да, поцелуями! — что он, Пипкас, готов был кончить…

Как раз в этот момент из-за фанерной двери раздалось несколько сдавленных всхлипов — заплакал младенец. Пипкас глянул на Сирью. Та выпрямилась. Всхлипы внезапно прекратились, но было ясно, что затишье временное — младенец лишь собирался с силами, хватая ртом побольше воздуха, чтобы затем разразиться оглушительным ревом. Все застыли в напряжении. Даже Тенненбаум и Диккенс уставились на дверь. Хватит младенцу воздуха или нет?

Сирья, с разинутым ртом и выпученными глазами, вскочила с кресла:

— Павви! Павви! — заголосила она. И ринулась к двери. — Павви!

Пока она добежала до двери, младенец успел набрать в легкие воздух и завопил — кризис миновал. Но Сирью это, конечно же, не остановило. Она, нисколько не колеблясь, выскочила за дверь, откуда отчетливо доносились ее причитания:

— Павви! Павви! Павви! — Затем что-то по-фински, похожее на: «Аа доти доти доти аада хийя доти».

Теперь это была совсем не та развязная девица, ловко натянувшая презерватив на член. Теперь это была Мадонна с младенцем.

Что верно, то верно — кризис миновал. Однако в этот момент Пипкасу стало ясно — его песенка спета. Выпавшим ему шансом он не воспользовался. А похотливый сатир против Мадонны… Сатиру такого состязания не выиграть, ни в каком суде. Даже в случае победы он все равно окажется в проигрыше. Если бы эта жалкая драма, от которой так и несет дешевым распутством, была разыграна на открытых слушаниях в суде… Если бы об этих подробностях узнали дети… жена… кто-нибудь еще… От одной только мысли об этом Пипкасу захотелось умереть.

Дверь распахнулась, и офис адвоката Мортона Тенненбаума заполнил жуткий рев. Каждый раз, когда мастер Пиетари Пяйвяринта Пипкас умолкал, чтобы вдохнуть, становилось слышно, как мать воркует над ним.

— Павви… Павви… Павви… — успокаивала малыша Сирья.

Павви… Пусть хоть так… Во всяком случае лучше, чем «Ах ты, мой Пипка!» или «Ах ты, мой Пипочка!». Мать ворковала над младенцем по-фински, но мальчишка обещал вырасти в настоящего джорджийского пацана, Павви Пипкаса из округа Декальб, с луженой глоткой, и если будет угодно судьбе- злодейке, то и с настоящим выговором парня из американской глубинки. И вот этот парень заявит всему миру: «Я существую! Я — настоящий! Я — не идиотская выходка придурка средних лет! Я хочу есть, причем каждый день! Я расту, и только попробуйте остановить меня! Я занимаю место под солнцем, я громко заявляю о себе! И вы еще услышите мое имя!»

Как же такое могло случиться? В столице Финляндии, посреди белых ночей и северного сияния, с легкой руки «ГранПланнерсБанка»? После суда у него, Пипкаса, не останется ни цента. Еще повезет, если место в банке не потеряет. Господи, какую жалкую ложь он плел, отпрашиваясь утром с работы!

Мысль о замаячившей впереди бедности заставила его глянуть на часы — без десяти одиннадцать. Значит, прошел уже почти час. Четыреста долларов адвокату Диккенсу, а часы все тикают и тикают… в то время как Мадонна воркует над своим финским младенцем с задатками джорджийского парня… А ведь еще обсудили только первое свидание в отеле…

Пора начать новую жизнь. Нужны деньги, много денег. Тут Пипкас вспомнил о Крокере, и у него мелькнул первый за все утро проблеск надежды. Все-таки вчера он нашел в себе мужество явиться в ПДК и выступить против Крокера, что называется, «арестовать его личную движимую собственность», выражаясь языком юриста Торгена. К тому же прямо на глазах у его гостей! Да каких — Джина Ричмана, Бичема Нокса, Летти Уизерс! Конечно, пришлось нелегко, но Пипкас выстоял, не сбежал, не поддался на уговоры тоненького голоска внутри. И ведь все получилось. Правда, при попытке взлететь один двигатель каким-то непостижимым образом «взорвался». Ну да все равно самолет и столь дорогая сердцу Крокера картина теперь у «ГранПланнерсБанка». Наконец-то этот потаскун прислушается к ним. Ну а если получилось с самолетом, получится и с плантацией. А к тому времени, когда они предложат Крокеру избежать полного разорения и унижения, подписав кое-какие бумаги, крепкий орешек станет… совсем как шелковый.

Должен стать… должен… Из-за двери доносились требовательные вопли мастера Пиетари Пяйвяринта Пипкаса, мастера Павви Пипкаса, мастера П. П. Пипкаса, мастера Пиетари П. Пипкаса или мастера Пита Пипкаса — как ни крути, все равно тебя будут звать иначе… Не так уж много на свете Пипкасов… Господи, до чего вся эта история нелепа. Воистину, секс — дурацкая насмешка Бога!