пришли друзья и сказали: «Тебя судят в сенате». — «Да? — ответил Агриппин. — Что ж, это их дело. Однако уже пять часов, время делать упражнения. Пойдем поупражняемся и обольемся холодной водой». Что они и сделали. А когда вернулись в дом, там их ждали еще несколько человек, которые сказали Агриппину: «Вынесли вердикт!» — «Какой же?» — спросил он. «Виновен!» — «Приговор — казнь или изгнание?» — «Изгнание», — ответили ему. «А имущество что?» — «Изъято». — «Спасибо, — сказал Агриппин этим людям и повернулся к друзьям: — Скоро время ужинать. Поужинаю, значит, в Ариции». Что он и сделал. Чарли! Вот это был человек!

Камера отъехала назад, назад, назад — интересно, как они это делают, подумал Пипкас, — и на экране большого телевизора в библиотеке Марты появился общий план ротонды, нового здания мэрии… сплошной серый мрамор… мраморные стены… мраморный балкон с блестящими перилами… чаша большого стеклянного купола… мраморный пол… мраморный фонтан посередине… слева окошко, где оплачивают счета… Пипкас не раз бежал к этому чертовому окошку с зажатым в руке бумажником, спеша, чтобы не отключили электричество. Дальше жирным полумесяцем, почти полукругом, располагались телекамеры — штук двадцать-тридцать — и стояли ряды стульев, занятых журналистами. За журналистами было несколько ступенек, ведущих к площадке, с которой две большие мраморные лестницы поднимались на второй этаж. Ступеньки, словно ярусы стадиона, были облеплены людьми. Площадка напоминала сцену или помост — на ней стояло что-то вроде кафедры из светлой древесины и два высоких удобных стула по обеим сторонам от нее. Отсюда, видимо, мэр и будет держать речь. Пипкас посмотрел на часы.

— Уже пять минут двенадцатого, — сказал он Марте. И тут же повернулся к Уоллесу: — Ты когда- нибудь видел пресс-конференцию?

— Нет, — хмуро ответил тот.

Перебираясь к Марте, Пипкас никак не ожидал, что сейчас, в июне, мальчик приедет из пансиона домой. Ужасно неловко получилось. Пипкас вечно не знал, что сказать Уоллесу, а тот, похоже, и вовсе не желал разговаривать с ним. На секунду вспомнились собственные сыновья, которых Пипкас теперь почти не видел. Но он тут же вернулся к Марте, юному Уоллесу и Вэлли-роуд, в настоящий Бакхед. Одна только Марта не испытывала никакой неловкости.

— Ой, они вовремя никогда не начинают, — сказала она, не отрывая глаз от экрана. Но думала при этом совсем о другом. Для просмотра телепередач Рэй облюбовал то же самое кресло, которое так любил Чарли. Это оказалось единственным сходством, найденным Мартой в двух своих мужчинах.

Ротонды на экране уже не было, вместо нее появились двое телеведущих в студии, за большим столом авангардной формы. Из-за левого уха мужчины по имени Роланд Бэррис неуклюже торчал завиток полупрозрачной проволочки. Кроме плохого слуха, у него был еще один недостаток — волосы. Они сильно поредели на висках, и небольшая прядка надо лбом напоминала остров, отделенный от материка полосой почти гладкой кожи. Прядку тщательно уложили, зачесали назад и полили лаком — остров почти слился с материком хотя бы на время эфира.

«Урод несчастный, — подумал Пипкас с приятно щекочущим Schadenfreude[46], — никогда тебе с таким полулысым черепом не сесть за стол ведущего вечерних новостей». Однако он решил не озвучивать свое наблюдение, боясь вызвать ассоциации с собственной незавидной карьерой.

«Бедняга, — подумала Марта о Роланде Бэррисе, — должен постоянно красить волосы, каждый волосок! У мужчин это всегда смотрится ужасно — слишком искусственно, сразу бросается в глаза». Она тоже решила не делиться с Рэем своими мыслями. Говорить с мужчинами об окраске волос отнюдь не в интересах «ананасной блондинки».

Ведущая на экране, Линн Хинкл, выглядела на добрых пятнадцать лет моложе Роланда Бэрриса. «Основные твои профессиональные достоинства, — подумала Марта, — симпатичное личико и густые светлые волосы, явно натуральные. Как быстро все это увянет, дорогуша, оглянуться не успеешь».

— …Ждут мэра Джордана, — говорил Роланд Бэррис, — ни одну его пресс-конференцию не ждали еще с таким нетерпением. Но и сама ситуация достаточно необычна, как ты думаешь, Линн?

— Я с тобой полностью согласна, Роланд, — машинально улыбалась блондиночка. — Ни один сотрудник мэрии не помнит, чтобы мэр Атланты когда-нибудь давал пресс-конференцию в связи с обвинением в сексуальном насилии. Тем более даже официально не предъявленным, Роланд.

— Интересное наблюдение, Линн. — На Линн Роланд не смотрел, он уставился в камеру, как загипнотизированный. — Наши источники в мэрии сообщили, что мэр Джордан обеспокоен небольшими беспорядками, возникшими недавно в бывшем районе проживания Фарика Фэнона, на Инглиш-авеню. В этом районе, как и в других районах Южной Атланты, Фарика Фэнона считают своим, одним из простых горожан, поднявшихся до уровня общенациональной известности в области спорта, и сейчас его сторонники полагают, что против их кумира ведется грязная, несправедливая кампания. Очень многие горожане с ними согласны, Линн.

— Действительно, этот случай вышел за рамки просто частного инцидента, — Линн тоже не смотрела на Роланда, — теперь он уже явно приобрел расовый подтекст, и главное, что следует отметить… — Она оборвала фразу и чуть вздернула голову, словно перенеслась на секунду куда-то очень- очень далеко от студии. — Кажется, Уэсли Джордан уже прибыл, и сейчас мы присоединяемся к Джо Мунди, нашему корреспонденту в мэрии.

Появился Джо Мунди, опирающийся на латунные перила балкона.

— Ты права, Линн, мэр Джордан…

Джо Мунди был моложе Роланда Бэрриса, но судьба «осчастливила» его парой сильно оттопыренных ушей. «Лопух ты! — подумал Пипкас, погладив собственную густую шевелюру. — Ты и в студию-то никогда не попадешь! Будут вечно гонять тебя „в поле“, пока не сделаешь операцию на ушах».

Теперь показывали мэра Уэсли Джордана, который шел по лестнице к площадке со стульями. Камера снимала его сбоку и чуть сзади.

— …И проходит к подиуму, — сказал за кадром голос Дн Мунди.

Камера замерла и вдруг обернулась обратно к лестнице. На экране возникла спина крупного, практически лысого пожилого мужчины, который с трудом спускался по лестнице, опираясь на плечо худощавого парня в синей рубашке-поло и брюках защитного цвета.

В эфире повисла неловкая пауза. Старик на экране продолжал тяжело хромать вниз по лестнице. Джо Мунди, очевидно, не знавший имени гостя, помалкивал, будто воды в рот набрал.

— Мам, смотри! — крикнул Уоллес. — Это же папа!