* * *

Никифоров Потап работал в банке «Заречье» уже четвертый год.

Уволившись из армии майором в возрасте тридцати семи лет, он вдруг, как выяснилось, оказался безнадежно старым, и единственное, что ему оставалось, так это работать экспедитором за нищенскую плату, развозя по городу какие-то грузы, а то и вовсе заниматься частным извозом. Желанная «гражданка», еще какой-то год назад представлявшаяся ему едва ли не земным раем и полигоном для реализации самых честолюбивых амбиций, встретила прохладно. Вскоре Потап осознал, что хорошего места на «гражданке» не сыскать. В то время, когда он делал карьеру в армии, его ровесники обзаводились нужными связями, сколачивали бизнес и создавали свой круг общения, в который пускать его, недавно вернувшегося из армии, для них не было никакого смысла. Никифоров полгода бился в закрытые двери всевозможных учреждений, пытаясь вырвать у изменчивой и капризной судьбы обломок счастья и для себя, однако предпочтение всегда отдавалось более молодым коллегам.

Повезло ему в тот момент, когда он перестал ждать от Фортуны милости, полагая, что его доля — втихую проживать на скудную пенсию, а по вечерам, проглотив бутылочку пива, проклинать судьбу. Однажды, заглянув в супермаркет, озадаченный сверхсложной задачей, как растянуть оставшуюся тысячу рублей на ближайшую неделю (при этом следовало сэкономить деньги на курево), он вдруг увидел молодого мужчину, набиравшего в объемную тележку различную снедь. Причем тот даже не смотрел на цены, складывал лишь самое добротное: копченую колбасу, балычок, дорогие соки, подхватил бутылочку коньяка, видно прекрасно осознавая, что отобранные изыски вряд ли нанесут урон его бюджету. Где-то внутри Никифорова проснулась глухая классовая ненависть: «Вот, значит, как оно получается! Одним выпадает все, а другим только ошметки с барского стола! Одни дешевое пиво в «баллонах» пьют, а другие коньяк тридцатилетней выдержки лакают!» — зло подумал Потап, заметив, как бутылка темно-золотистого французского коньяка небрежно перекочевала на самый верх переполненной тележки. Наверняка всю эту снедь он понесет не в салон отечественных «Жигулей» с проржавевшими крыльями, а в какой-нибудь эсминец зарубежного автопрома, на который, даже если горбатиться с утра до вечера, можно заработать лишь лет через двести, и это при условии, что все эти годы не будешь ни пить, ни есть и не одеваться.

Потапу всегда интересны были люди, которые, не морщась, за один поход в магазин могли выложить пятикратную зарплату среднестатистического гражданина, и поэтому он сделал вперед шаг, чтобы посмотреть, с какой физиономией тот бросает в тележку дорогущие деликатесы. Приблизившемуся Никифорову показалось, что профиль мужчины ему знаком. Видно, почувствовав устремленный взгляд, тот посмотрел на подступающего Потапа, и Никифоров тотчас узнал в нем своего бывшего подчиненного, комвзвода, старлея Алексея Михалева, уволенного из армии по профнепригодности. Три необоснованных залета по пьяному делу и ЧП в карауле: тогда молодой солдат ранил старослужащего из автомата, что окончательно поставило крест на его военной карьере. Не помогло даже покровительство папаши, служившего в Генеральном штабе. Так что из армии он вылетел с «волчьим билетом», к чему Никифоров, как комбат, также приложил некоторые усилия. А тот, стало быть, вон как зажил! Не дал ему папаша пропасть и спиться от вынужденного безделья. Пристроил куда-то на хорошенькое местечко. Самое время сделать вид, что не узнаешь своего бывшего сослуживца, и затопать в обратную дорогу, но словно прикованный Потап продолжал взирать на лощеную физиономию генеральского сынка, изрядно раздобревшую со времени их последней встречи. Сытая жизнь накладывает свой отпечаток: под квадратным подбородком наметилась толстая складка, а рубашку распирало от тугого живота. Неожиданно полное лицо Михалева расползлось в широкой добродушной улыбке. Раскинув руки, тот восторженно произнес:

— Комбат! Потап! Глазам своим не верю! Какими судьбами?

И прежде чем Никифоров успел что-либо произнести, Алексей крепко стиснул его в своих объятиях. Помнится, в прежние годы они не были дружны, а сейчас тот тискал его за плечи, как если бы на всей земле не было более родного человека, чем бывший командир батальона. Видно, это называется офицерское братство. Никифоров попытался вымучить улыбку, но получалось скверно, губы не желали разлепляться, как если бы вдруг замерзли.

— Да так… Зашел в магазин… Кое-что прикупить нужно.

— Дело, — удовлетворенно отозвался Михалев. — Где ты сейчас? Я слышал, ты уволился.

— Пока нигде… Как уволился, что-то не получается в хорошее место воткнуться. — Хмыкнув, добавил: — Говорят, я старый, а потом ведь и протекция всюду нужна.

— Это уж точно, — продолжал улыбаться Алексей, — везде нужны свои люди, на которых можно было бы опереться. Знаешь что… Сейчас я тороплюсь, — глянул бывший сослуживец на циферблат ручных часов, сверкнувший россыпью крохотных алмазов, — вот тебе моя визитка, — сунул он в ладонь удивленному Никифорову плотный кусок картона с золотым тиснением, — позвони мне, завтра я все решу. Сейчас для одного банка мы набираем штат охраны, там нам как раз нужен начальник службы безопасности. Ты нам вполне подходишь. Надеюсь, ты не против?

Потап неуверенно вытянул из пальцев протянутую визитку.

— Собственно… нет.

— Вот и отлично! Одной проблемой у меня меньше. И старого друга увидел, и вопрос важный решил.

— Ты имеешь к набору какое-то отношение? — Потап наконец запрятал визитку в накладной карман.

— Представляешь, имею, — лицо Алексея обрело подобающую начальнику значимость. — Я генеральный директор охранного общества «Витязь». Хозяйство большое, охватили почти половину города. В штат набираем в основном бывших военных. На них всегда можно положиться. Одни приходят к нам по солидным рекомендациям, другие сами нас находят, третьих я приглашал, в основном тех, с которыми был знаком по службе.

Потапов подавленно молчал. Неужели Михалев позабыл о том, что именно с его подачи того поперли из армии?

Алексей Михалев расценил затянувшееся молчание по-своему.

— Послушай, Потап, ты чего задумался? О деньгах, что ли? Не бойся, не обидим! Для начала мы тебе начислим тысяч пятьдесят в месяц. Но это только для начала… Будут еще и премия, и всевозможные бонусы. Так что еще и на старость получится скопить. Так ты согласен?

Никифоров вопреки воли перевел взгляд на объемную тележку, груженную продуктами до самого верха. Торжеством состоявшегося благополучия из горы всевозможной снеди из салатов, нарезок и банок высокомерно, эдаким пиком Изобилия, торчала сырокопченая колбаса, а где-то под первым слоем пакетов проглядывала бутылка «Хеннесси».

Майор невольно сглотнул слюну. И очень надеялся, что армейский приятель не разглядел его судорожных движений.

— Послушай, Алексей, я бы хотел внести ясность в наши отношения. Но ведь твое увольнение из армии…

— Ах, вот ты о чем. Фу-у! — с облегчением выдохнул Михалев. — А я уж думал, ты с кем-то другим договорился. Из армии турнул и правильно сделал! Я бы на твоем месте точно так же поступил. Сейчас у меня большое хозяйство, так я не представляю, чтобы кто-то из моих подчиненных бухим на работу явился. В два счета бы уволил! На его место целая очередь выстроится! Был когда-то раздолбаем, вот ты меня и турнул. Все по делу! Никаких претензий. Забудь! Эта наука мне только на пользу пошла. На таких принципиальных людях, как ты, вся армия держится. Не будь вас, так все давно бы развалилось и разворовалось. Если бы не ты, так, может быть, я бы и за ум не взялся. Ну, согласен?

— Договорились, — с видимым облегчением произнес Потап. Объяснение состоялось.

Алексей, вытащив из груды покупок бутылку коньяка, протянул:

— Вот, возьми, отметишь начала трудового дня.

— Как-то неудобно, — попытался запротестовать Потап. — Она ведь больших денег стоит.

— Бери, бери! — едва ли не всучил в руки бутылку Михалев. И, махнув на прощание рукой, покатил перед собой груженую тележку.

Алексей не заставил себя долго ждать, позвонив на следующий день, объявил, что формальности соблюдены и он может оформляться на работу. Вот таким образом Никифоров попал в банк «Заречье» на