после некоторого колебания Макс фон Пассау все-таки решил присоединиться к ней. Он снял пальто, но «Лейку» оставил при себе, положив на колени. Его лицо было хмурым, черты лица застывшими.

— Почему вы сердитесь? — спросила она.

— Я привык сам приглашать женщин, а сейчас получилось наоборот.

— Мир изменился. Но вы не бойтесь. Скоро каждый из нас снова займет свое место на общественной лестнице, и все пойдет как по нотам. По крайней мере, женщины это примут, — уточнила она с ноткой грусти в голосе.

— Но не вы?

— Не думаю. Скорее нет.

Линн показалось, что перед ее внутренним взором промелькнула вся прошлая жизнь. Так быстро, что закружилась голова. Отстраненно державшиеся родители, подруги, которые думали только о том, как бы выйти замуж, даже война — все это унеслось, оставив ее наедине с настоящим. На что она надеялась все эти годы, чего ждала? Будущее вдруг привиделось угрожающим. Когда она снимет мундир, найдет ли она мужчину, который сумеет ее вдохновить, поддержать, стать ее верным и надежным спутником? И нужен ли ей на самом деле такой мужчина? Иногда она мечтала отправиться в далекое путешествие, увидеть загадочные страны, людей, живущих там. Все, о чем когда-то читала в книжках. Экзотика Индии. Барханы Сахары. Мир ведь такой разный!

Она достала из кармана пачку «Честерфилда».

— Прошу вас, — сказал Макс, вынимая зажигалку, чтобы она могла прикурить.

Тепло от огонька зажигалки заставило ее вздрогнуть, словно оно исходило от самого Макса. Желание, которое вызывал у нее этот человек, выбивало ее из колеи. До сих пор у нее не было отношений такого рода. Всего лишь несколько раз она целовалась с мужчинами, не видя в том ничего серьезного. Даже почти не разжимала губ. Молодые английские аристократки были абсолютно несведущие в вопросах плотской любви. Сохранять девственность до замужества считалось само собой разумеющимся. Несмотря на войну. «Странно это! Столько раз рисковать жизнью и быть совершенно неискушенной в этих вопросах», — думала она, вспоминая с иронией свою приятельницу, которая пожаловалась, что ее кавалер, пригласив ее на танец, позабыл выложить из кармана брюк электрический фонарик, вследствие чего она испытала некоторые неудобства. Рассмеявшись, Линн объяснила ей, что это была эрекция, а вовсе не фонарик.

— Почему вы улыбаетесь? — спросил Макс.

— Одно глупое воспоминание, — ответила она, призывая себя к серьезности. — Что будете пить?

— Скоч.

— И один чай, пожалуйста.

— Какая вы осторожная! — пошутил Макс.

— Как всегда.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Он смотрел на нее, улыбаясь. По его спокойному и любопытному взгляду Линн видела, что его печаль рассеялась. Она рассматривала его лицо с гармоничными чертами, полные губы; оценила элегантную небрежность, с какой был не до конца затянут узел галстука. Старая твидовая куртка, рубашка с завернутыми манжетами, чтобы скрыть их потрепанность, продолжающие сжимать фотоаппарат руки, на которых виднелись мелкие шрамы. Судьба часто сталкивала ее с соблазнительными мужчинами, которые неизменно пользовались вниманием женского пола. Особенно часто это происходило перед войной, когда она с братьями и друзьями посещала вечеринки и светские приемы, но ни один из этих мужчин не оказывал на нее такого завораживающего влияния, как Макс фон Пассау. Странно, что он никогда не был женат. Как повезло бы той женщине, которая стала бы частью его судьбы!

— Вы такая молчаливая.

— Просто спрашиваю себя, останетесь вы в Берлине или нет?

— Пока я никуда не собираюсь уезжать из этого города. Это может показаться странным, но тогда бы я считал, что сбежал. И я хочу увидеть все собственными глазами, — сказал он с нажимом, поглаживая «Лейку». — Правда, я пока не уверен, что мне это удастся сделать.

— Американцы и англичане хорошо относятся к творческим людям, таким, как вы. Проблем у вас не будет.

— Это вы так думаете, — возразил он, в то время как официантка принесла им напитки. — Я прошел через ненужную бумажную волокиту, как и все остальные. Это какое-то сумасшествие! Но разве мы имеем право жаловаться? Мы виноваты, не стоит об этом забывать.

— Вижу, вы сильно возмущены.

— А что, не стоит?

— Думаю, да, — сказала она. — Сейчас каждый немец считает себя жертвой. У немцев сложилось мнение, что фюрер предал их, вовлекши в войну, которую они не смогли выиграть, англичане и американцы разбомбили их города, а русские вообще стали для страны чем-то вроде всемирного потопа. А я вот вспоминаю своих без вести пропавших друзей. Думаю о том, сколько жизней было загублено. И когда я слышу, как хнычут ваши соотечественники, мне хочется рвать и метать.

В один момент ее лицо изменилось, стало хмурым, взгляд устремился в пустоту. Люди переживают боль по-разному. Одни держат ее глубоко внутри себя, стараясь никак не выдавать, что им больно, и молча страдают, другие же не могут скрыть этого, а некоторые громко кричат о ней. Линн, несомненно, обладала сильным характером. Когда она расспрашивала его несколько месяцев назад, он был ошеломлен ее твердым голосом, ее непроницаемым взглядом, строгой манерой поведения. Теперь он видел, что и у нее есть слабости, которые она почему-то не пыталась от него скрыть.

— Вы помогали людям из Сопротивления, Линн? Вас посылали за линию фронта? Наверное, во Францию?

Она опустила руку в карман, чтобы нащупать золотую пудреницу, которую ей вручили перед тем, как отправить на задание во вражеский тыл. Это был тайный знак, по которому товарищи по оружию могли опознать друг друга. Британские военные предпочитали держать язык за зубами, когда речь касалась участия женщин в боевых операциях. Это был вопрос морали. Информация о том, что мужчины посылают на смерть молодых женщин, могла бы всколыхнуть британское общество, в частности Палату общин. Тридцать девять молодых британок не вернулись с боевых заданий, и Линн знала, что вполне могла разделить их судьбу. Сейчас Линн ждала приезда одного из старших офицеров, Веры Аткинс, которой было поручено отыскать следы агентов-девушек, арестованных гестапо на территории Германии. Сама Линн тоже предпринимала шаги в этом направлении. Согласно нацистской директиве «Ночь и туман», всем плененным диверсантам предстояло бесследно исчезнуть, невзирая на женевские соглашения. За всю войну таким образом исчезли многие, и никто не сомневался, что их смерть была ужасной.

— Я служу моей стране, вот и все, — сухо сказала она, жалея, что не заказала чего-нибудь покрепче, чем чай.

— Но ваша храбрость была должным образом вознаграждена, не так ли?

— Я делала это не ради наград.

— А ради чего? Что толкнуло вас, молодую аристократку, влезть в такое дерьмо, как война?

Макс сам не понимал, что заставило его грубить ей. Словно он сердился на эту молодую женщину, сидевшую перед ним со сжатыми коленями и прямой спиной, сердился за то, что она не осталась в стороне, в безопасности английской глубинки, в стенах фамильного замка, подальше от этого мрака, понять который разум любого нормального человека был не в состоянии.

Внезапно ощутив усталость, Линн вздохнула. Грубость Макса показалась ей наигранной, она была совершенно несвойственна такому человеку, как он. Но никто до него не задавал ей подобных вопросов. С тоской она подумала, что в будущем вряд ли кто-нибудь сможет до конца понять тот порыв, ту солидарность, охватившие Англию с первых дней войны. Некая упрямая сила руководила разделенными социальными границами людьми, пробуждала древнее чувство национальной гордости, безграничную храбрость, о чем гитлеровская Германия даже не задумывалась, когда развязывала войну. Впрочем, Макс фон Пассау, наверное, понимал это.

— Я просто хотела свободно дышать.

— Дышать в этом кошмаре? Рискуя жизнью?