обходились без нее.

Алиса. Известные иностранные антрепренеры затевали друг против друга рискованную игру, когда ставкой был беспроигрышный номер этой советской гимнастки.

Димдимыч. Она никогда не пользуется ни лонжей, ни страховочной сеткой. Это допускается правилами: ведь она работает без отрыва от снаряда, как говорят в цирке. Но даже не очень слабонервные в публике нет-нет, а зажмуривают глаза. Зал вскрикивает, стонет, вздрагивает рукоплесканиями.

И вдруг Алиса Польди срывается с трапеции головой вниз и — ах — повисает, сильно раскачиваясь в ужасающей вышине, зацепившись маленькой ступней за угол снаряда. Упавшие волосы заколыхались, как приспущенный флаг.

Но вот она подняла, нет, опустила руки, поправила прическу, сложила руки на груди, закинула ногу на ногу, словно сидит в мягком кресле, и, выгнувшись, раскачиваясь все медленнее, смотрит на публику с улыбкой.

Алиса. «Что, здорово испугались? Любите свою Алису?»

Димдимыч. «Лю-бим, лю-бим, лю-бим», — скандированно бьют аплодисменты.

Алиса. А народная артистка, соскользнув по канату, раскланивается, и цирк сияет ей всеми огнями.

Димдимыч. Я обычно загораживал ей путь с манежа: «Побудь еще немного с нами, Алиса Польди». И она возвращается в центр манежа и снова посылает во все стороны воздушные поцелуи.

Алиса. «И я люблю вас, люблю, люблю».

Димдимыч. Воздушные поцелуи воздушной гимнастки. (Уходит.)

Алиса входит на сцену, где освещается обстановка домашней кухни. Снимает плащ. Появляются Роман и Синицын.

Роман (церемонно кланяясь). Скажите, пожалуйста, здесь живет народная артистка Алиса Польди?

Алиса. Нет. Здесь живет великий клоун Роман Самоновский. Только он не может сейчас вас принять. Он, простите, совершенно пьян.

Роман. Алисочка, любовь моя! (Обнимает Алису.)

Алиса. Здравствуй, Сережа. Вы тут без меня каждый вечер так проводите?

Роман. Ну что ты, Алисочка!

Синицын. Алиса, можно от вас позвонить?

Алиса. Что за вопрос?

Синицын уходит.

Роман. Прекрасно выглядишь. Как прошли гастроли?

Алиса. Соскучился?

Роман. Ах, Алисочка… У нас с тобой день, считай, за год. Хорошо, два месяца в году видимся. За десять лет едва наберется года три совместной жизни… Ты вон где, а я — вот — коверный…

Алиса. Роман, а что с Сережей? Неприятности?

Роман. Понимаешь… (Шепчутся.)

Возвращается Синицын.

Синицын. Никто не берет трубку. Гудки, гудки… (Алисе.) Ты мое письмо получила? Алиса. Получила. Сережа, я прочла твое письмо внимательно, и не раз. Я все поняла, насколько может понять женщина, у которой никогда не было детей. И по-моему, нам, цирковым, лучше, честнее, что ли, оставаться бездетными. Как это ни грустно. Я теперь часто думаю об этом. Ведь я сама из цирковой фамилии. Но прошли те времена моих родителей, когда дети росли прямо в цирке под ногами у взрослых и цирк был для них домом, и школой, и всем на свете. Теперь цирковому артисту подчас приходится выбирать: его искусство или его ребенок. Если артист хочет остаться в полном цирковом смысле этого слова, а не просто остаться в цирке. Не для таких, как ты, Сережа, рассказывать, какое подвижничество наша работа. А ваш успех, я знаю, читала, слышала, — это только начало ваших настоящих мук, Сережа. Пейте кофе…

Во время разговора Алиса успела поставить на стол чашки, бокалы. Роман открыл бутылку вина.

Синицын. Спасибо. Мы уже пили у Царя Леонида.

Алиса. Странное прозвище: Царь Леонид.

Роман. Это целая история.

Алиса. Как жалко, что меня не было с вами сегодня. Я бы произнесла прекрасный тост.

Роман. В чем же дело? Произнеси сейчас (Разливает вино по бокалам.)

Алиса (встает). Клоуны! Дорогие мои клоуны… Сегодня мы навсегда прощаемся с замечательной, да, замечательной — мы все трое это знаем, — замечательной цирковой артисткой Алисой Энриковной Польди!

Роман. Алисочка…

Алиса. Прошу встать! Ромашка, милый… Мальчики… Если б вы видели… вчера в первый раз за свою жизнь… на публике… в первый раз я пристегнула лонжу.

Роман. Алисочка, любовь моя… Ну, что ты, Алисочка… Ты же гениальная… займешься дрессурой, будешь дама с собачками… Алисочка…

Алиса. Не надо, мой хороший… Всему когда-то приходит конец.

Алиса выходит, Роман за ней. Синицын один.

Синицын. Вот, Ванька, милый человек. Не гожусь я тебе в родители. Никудышный я отец. Несерьезный, безответственный тип. Ни в чем не понимаю, ничего толком не знаю. Не знаю даже, откуда это прозвище такое странное: Царь Леонид?

Детдом. Входят Синицын и Роман.

Воспитательница. Добрый день.

Синицын. Здравствуйте.

Воспитательница. Обождите, товарищ…

Синицын. Синицын.

Воспитательница. Я помню. Обождите немного, у нас обеденный перерыв. (Уходит.)

Синицын. Знаешь, я заметил, что вызываю у людей зверский аппетит. Стоит мне где-нибудь появиться, тут же объявляется обеденный перерыв. Это происходит постоянно: в магазинах, на почте, в милиции — везде.

Роман. А в цирке?

Синицын. В цирке то же самое. Стоит мне выйти на манеж в первом отделении, как публика ждет не дождется антракта, чтобы вломиться в буфет. И все — из-за меня.

Роман. А вот когда «закрыто на учет» или «лифт на ремонте» — это из-за кого?

Синицын. А это, наверное, из-за тебя. Или моя теща приглашает: приходите обедать. Нет чтобы сказать: приходите, поговорим по душам. Как увидит меня — сразу обедать.