куском хлеба. Почему моя мать одинокая тянула, не оставила меня, годовалого, каким-нибудь людям? Растила в муках, не выходила замуж из-за меня. Может быть, боялась, что мужик бессовестный попадется. Бессовестные мужики — они страшней войны, от них лучше подальше или стрелять их, как бешеных собак.

Роман. Но населенье тогда сильно поубавится.

Царь Леонид. Спокойно. Без кровопролития. (Поет.)

Роман. Стоит без запасных частей!

Царь Леонид. Ну, балбес… Ослабеваю. Предлагаю тост за меня. Ослабевшего. Пользуйтесь.

Роман. Не устанем пить за Царя Леонида! Откуда все-таки у тебя это прозвище?

Царь Леонид. Это целая история. Сережа, о чем задумался?

Синицын. О божественном. Знаешь, Мария — Матерь Божья, — если разобраться хорошенько, тоже была матерью-одиночкой.

Роман. Таким женщинам, как Мария, не обязательно иметь под рукой старого плотника. Им пророка родить обязательно.

Синицын. Есть у клоунов такой испытанный прием: неожиданно, ни с того ни с сего, прервать на манеже действие и, будто бы вдруг забыв о партнере, уставиться на кого-нибудь из публики, на кого-нибудь из первого ряда. Самое верное — уставиться на женщину: они быстрее и легче конфузятся, а ты, клоун, все глядишь как завороженный — женщина начинает без толку суетиться, хихикать, цирк веселится от души, а если еще рукой махнет эдак: «уйди, дурак», тогда все просто в восторге. А ты тут начинаешь играть, что влюбился с первого взгляда, по уши влип, ног под собой не чуешь…

Роман. Вот так два года тому назад уставился он на белокурую девушку из первого ряда и погиб. Он влюбился сразу, с первого взгляда, и по уши влип, и ног под собой не чуял.

Синицын. Хорошо, Ромашка выручил. Оттащил на середину манежа. Еле репризу довели до конца.

Роман. А потом, кое-как содрав грим, бежали вдвоем через двор, высматривали ее среди валившей из цирка публики.

Синицын. Я тогда брюки прямо на клоунский костюм натянул и плащ застегнул под самое горло. Дурацкий вид.

Роман. А может быть, это к лучшему было: клоун ведь.

Синицын. Лесины родители были категорически против. Я-то их понимал, вернее, старался понять. Дочь известного академика Баттербардта замужем за клоуном. Если бы у меня было мировое имя, ну, скажем, как у Олега Попова. А то — Сергей Синицын.

Роман. Да, до недавнего времени директор цирка здоровался с нами через раз: «Извините, не узнал». И наконец, успех! Долгожданный, выстраданный.

Синицын. Но даже если успех, Лесе двадцать два года. Она только что окончила иняз с отличием, а мне жизнь уже успела влепить две троечки.

Роман. И фамилию Синицына Леся брать не захотела. Объяснила, что папе будет неприятно, если единственная обожаемая дочь откажется от своей фамилии Баттербардт. В цирке его стали называть «академик Бутерброд».

Синицын (Роману). Ты придумал?

Роман. Честное слово, не я.

Синицын. А раньше у меня было прозвище Птица.

Пауза. Роман и Синицын сидят задумавшись.

Царь Леонид. Что задумались, балбесы…

Синицын. Царь, ты все знаешь. Что мне делать, скажи.

Царь Леонид. С тобой, Сережа, не соскучишься.

Синицын. Это все?

Царь Леонид. Почему все? Еще кофе будем пить. По-турецки.

На авансцене Синицын и Роман.

Роман. А я тебе говорю, что ты идешь ночевать ко мне.

Синицын. А почему не ты ко мне?

Роман. Потому что я — не Буратино.

Синицын. При чем тут Буратино?

Роман. Помнишь, он попал в страну дураков? Так вот: твое Орехово-Борисово — это и есть страна дураков.

Синицын. Это как понимать?

Роман. Очень просто. Когда в Москве мороз, в Орехово-Борисово — оттепель. В Москве солнце сияет, в Орехово-Борисово — проливной дождь. В Москве академики живут, а в Орехово- Борисово — клоун Синицын.

Синицын. Трепач.

Роман. Я не трепач. Во мне умирает великий клоун. Такой грустный-грустный клоун. Выхожу на манеж, плачу, и все рыдают. Это мой идеал.

Синицын. Ты просто пьян.

Роман. Не важно. Главное, не промахнуться мимо своего подъезда. Знаешь, как я представляю себе рай? Сплошной подъезд вроде моего. Лифт, конечно, не работает. Ступеньки, которым требуется зубной врач. Полоумные кошки шмыгают. Постоянный запах кислой капусты, иногда для разнообразия паленой резиной пахнет, а иногда арбузами. На первом этаже какая-то подозрительная лужа — это обязательно! А я гуляю по лестнице и звоню в любую дверь. И за каждой дверью — Алиса!

Синицын. А я?

Роман. Ты, как друг, таскаешься по лестницам за мной. Разве не ясно?

Синицын. Ясно. Только я в аду.

Роман. А какой у тебя ад?

Синицын. Такой же, как у тебя рай. Только я звоню во все двери, а мне не открывают.

Роман. Брр! (Уходят.)

Появляется Димдимыч. Он во фраке.

Димдимыч. Народная артистка СССР Алиса Польди!

Появляется Алиса. Она в дорожном плаще.

В цирке ее объявляют особенно. Убегали клоуны, уходили униформисты, молчал оркестр, и свет прожекторов медленно угасал. Только под самым куполом высвечивалась тонкая серебряная трапеция. Трапеция тихо покачивалась, казалось, от дыхания многих людей. Она деловитой походкой выходила на манеж и, ухватив тонкими руками конец свободно висящего каната, быстро взбиралась вверх под самый купол. Зал отвечал приветственным ревом и сразу же смолкал. Это Алиса начинала свой номер.

Алиса. Алиса Польди беспрестанно усложняла свой номер и довела его до степени непревзойденного совершенства.

Димдимыч. Да!.. Ни одни большие зарубежные гастроли нашего цирка не