В то утро в августе 2013 года Кончетта Рейнольдс в своей бостонской квартире проснулась рано. Как всегда, первым делом она осознала, что в углу у комода больше не лежит свернувшаяся калачиком собака. Бетти не стало много лет назад, но Кончетта все еще тосковала по ней. Она накинула халат и отправилась на кухню, где собиралась сварить себе утренний кофе. Тысячи раз проделывала Кончетта этот путь, и не было никаких оснований полагать, что на этот раз что-то будет по-другому. И уж совсем не приходило ей в голову, что сегодняшнее событие станет первым звеном в цепочке страшных бед. Как объяснила потом Кончетта своей внучке Люси, она не спотыкалась и ни обо что не ударялась. Просто услышала какой-то несерьезный щелчок где-то в середине тела с правой стороны и оказалась на полу с горящей от дикой боли ногой.

Минуты три она лежала, уставившись на собственное неясное отражение в отполированном паркете, мечтая о том, чтобы боль утихла. И при этом разговаривала сама с собой. «Глупая старуха, не завела себе компаньонку. Дэвид тебе уже пять лет твердит, что ты слишком стара, чтобы жить одна, а теперь его и вовсе не заткнешь».

Но постоянной компаньонке пришлось бы отдать комнату, которую Кончетта отвела Люси и Абре, а их визиты были смыслом ее жизни. Особенно теперь, когда Бетти нет, а в голову больше не приходят стихи. Хоть ей и девяносто семь лет, но управлялась она до сих пор неплохо и была в полном здравии. Хорошая наследственность по женской линии. Разве не ее собственная момо схоронила четверых мужей и семерых детей и дожила до ста двух лет?

Хотя если сказать по правде (по крайней мере самой себе), этим летом она чувствовала себя не ахти. Этим летом ей стало… как-то тяжелее.

Когда боль наконец утихла — совсем чуть-чуть, — Кончетта поползла по коридорчику на кухню, постепенно светлевшую с рассветом. Обнаружила, что с пола трудно в полной мере оценить этот чудесный розовый свет. Когда боль становилась слишком сильной, она останавливалась, положив голову на костлявую руку и тяжело дыша. Во время этих передышек она размышляла о семи возрастах человека и о том, как все с неизменной и идиотской точностью возвращается на круги своя. Таким способом она передвигалась много лет назад, в четвертый год первой мировой, так же известной — вот уж смех — как Последняя война. Тогда она была Кончеттой Абруцци и ползала перед домом на ферме родителей в Даволи, пытаясь поймать цыплят, с легкостью от нее удиравших. Поднявшись из той пыли, она прожила плодотворную и интересную жизнь. Опубликовала двадцать сборников стихотворений, пила чай с Грэмом Грином, обедала с двумя президентами и — драгоценнейший подарок судьбы — стала прабабушкой красивой, умной, обладающей странным талантом девочки. И чем закончились все эти чудеса?

Опять ползанием, вот чем. Назад к истокам. Dio mi benedica.

Она добралась до кухни и проползла по прямоугольнику солнечного света к маленькому столику, за которым ела чаще всего. На нем лежал ее мобильный телефон. Четта ухватилась за ножку стола и трясла его до тех пор, пока телефон не соскользнул на пол. И, meno male, приземлился в целости и сохранности. Тыкая пальцем в кнопки, Четта набрала номер, который полагается набирать, когда случается такого рода дерьмо, а потом подождала, пока механический голос — воплощение всей абсурдности двадцать первого века — сообщал, что ее звонок записывается.

И наконец-то — славься, Мария, — живой человеческий голос.

— Это служба 911, что у вас случилось?

Женщина на полу, когда-то ползком гонявшаяся за цыплятами под солнцем Италии, несмотря на боль, говорила внятно и четко:

— Меня зовут Кончетта Рейнольдс, и я живу на третьем этаже кондоминиума на Мальборо-стрит, 219. Похоже, я сломала шейку бедра. Можно прислать скорую?

— В доме еще кто-нибудь есть, миссис Рейнольдс?

— Никого, по моей же дурости. Вы говорите с глупой старухой, которая настояла на том, что со всем справится сама. И кстати, я предпочитаю обращение «миз».

Люси успела поговорить с бабушкой до того, как Кончетту увезли на операцию.

— Я сломала шейку бедра, но это дело поправимое, — сообщила та по телефону. — Кажется, мне вставят спицы или что-то в этом духе.

— Момо, ты упала?

Люси сразу же подумала об Абре, которая должна была вернуться из летнего лагеря только через неделю.

— Еще как, но перелом, из-за которого я упала, случился на ровном месте. Очевидно, в моем возрасте это в порядке вещей, а поскольку сейчас до него доживает куда больше народу, чем раньше, врачам такое не в новинку. Прямо сейчас приезжать не нужно, но довольно скоро нам придется увидеться. Кое-что обсудить и уладить.

У Люси похолодело в животе.

— Уладить в каком смысле?

Теперь, накачанная валиумом, морфином или еще каким-то обезболивающим, Кончетта мыслила довольно ясно.

— Похоже, перелом шейки бедра — моя самая пустяковая проблема.

И она все объяснила. Времени на это понадобилось совсем немного. Под конец Кончетта сказала:

— Абре не рассказывай, cara. Она прислала мне десяток е-мейлов и даже одно настоящее письмо, и судя по всему, она от лагеря в полном восторге. Еще успеет насмотреться, как ее Момо разваливается на части.

«Если ты правда думаешь, что мне придется ей что-то рассказывать…», — подумала Люси.

— Не надо быть телепатом, чтобы догадаться, о чем ты сейчас думаешь, amore, но, может, на этот раз дурные вести до нее не доберутся.

— Может быть, — откликнулась Люси.

Едва она повесила трубку, как телефон снова зазвонил.

— Мам? Мамочка? — Это была Абра, и она плакала. — Я хочу домой. У Момо рак, и я хочу домой.

Вернувшись до срока из лагеря «Тапавинго» в Мэне, Абра скоро поняла, каково приходится тем, кто мотается между разведенными родителями. Последние две недели августа и первую неделю сентября они с мамой провели в квартире Четты на Мальборо-стрит. Операцию на бедре та перенесла отлично и решила не оставаться в больнице и отказаться от лечения рака поджелудочной железы.

— Никаких таблеток и химиотерапии. Девяносто семь лет прожила и хватит. Что до тебя, Лючия, то я не разрешу тебе следующие полгода подносить мне еду, лекарства и утку. У тебя семья, а я вполне могу позволить себе круглосуточную сиделку.

— Ты не будешь доживать свой век среди чужаков, — отрезала Люси своим командирским голосом, в котором ясно слышалось: «Делай как я говорю!». Абра с отцом отлично знали, что перечить ему не стоит. Такое было не по силам даже Кончетте.

Где будет жить Абра, тоже не обсуждалось; девятого сентября она должна была идти в восьмой класс средней школы Эннистона. Дэвид Стоун ушел в положенный ему академический отпуск, который он посвятил созданию книги, сравнивающей Ревущие двадцатые со Свободными шестидесятыми, и потому —