часто приходить к нему в лабораторию. Она рассказывала, что поначалу ему хотелось приспособить ее к экспериментальной работе. Из этой затеи ничего не вышло, но регулярно поить всех «русским чаем» из большого самовара стало ее обязанностью, особенно если в лабораторию к Капице приходили какие-то именитые посетители. Безусловно, за годы, прожитые в Кембридже вместе с Петром Леонидовичем, Анне Алексеевне не раз случалось сталкиваться с Резерфордом, но общение их вряд ли выходило за рамки обычных взаимных приветствий. Все переменилось осенью 1934 года.
Петра Леонидовича не выпустили из России, и Анна Алексеевна вернулась в Кембридж одна. Ей, еще очень молодой женщине, необходимо было представлять интересы Капицы, и она часто оказывалась лицом к лицу с достаточно трудными проблемами. Петр Леонидович был лишен возможности напрямую общаться с Резерфордом, он не мог сам объяснить то положение, в которое он попал по воле советского правительства. Это должна была сделать Анна Алексеевна. Еще перед отъездом из Москвы они разработали специальный код для передачи особо важных переговоров с Резерфордом (см. «Письма в год разлуки»). «По приезде в Англию я увиделась с Резерфордом и рассказала ему, что Петр Леонидович задержан в России, — он должен был знать все. Резерфорд был озадачен, очень огорчен и в высшей степени недоволен…», — вспоминала Анна Алексеевна.
В Мондовскую лабораторию Анна Алексеевна приходила довольно часто, чтобы «наводить там порядок», как она пишет Петру Леонидовичу. Но, кроме того, она чувствовала, что осуществляет «живую связь» между Капицей и его любимой лабораторией.
«…Я бываю в лаборатории почти каждый день, — писала она мужу 19 декабря 1934 года, — очень редко пропускаю по какой-то причине, а они все привыкли, что я там в виде ревизии болтаюсь, да и мне приятно там бывать. <…> Любовь твоих помощников в лаборатории перекинулась немного и на меня, я чувствую, что они очень тронуты тем, что я захожу и их вижу почти каждый день. Я знаю, что им кажется, что они не совсем покинуты и позабыты, когда я прихожу их навещать и с ними поболтать и спросить, как работа и что они делают…»
Очень часто в письмах упоминает Анна Алексеевна о своих встречах с Резерфордом. Виделись они едва ли не каждый день или в лаборатории, или у него дома:
«…Крокодил страшно мил, и я с ним иногда беседую. Он страшно умен, даже удивительно, но в то же время очень приятно, такой ум редко встретишь, в особенности замечательно, как он хорошо схватывает все положение и представляет себе мнение его оппонента так, как будто тот ему это все сам объяснил. Очень приятно с ним иметь дело!..»; (28 октября 1934 г.) «…Сегодня мы долго разговаривали с Крокодилом о тебе. <…> Он очень верно о тебе говорит, знает тебя насквозь и знает, что тебе лучше всего, вот если бы так тебя все знали и понимали, какую бы пользу громадную ты бы принес, но так трудно понять человека сразу, ведь он тебя знает 13 лет, это не шутка. Я очень люблю с ним говорить и захожу к нему, только, конечно, предварительно его предупредив…» (31 октября 1934 г.).
Анна Алексеевна хорошо понимала, как много ей дает общение с Резерфордом:
«…Я теперь стала очень самостоятельная и окончательно потеряла всякий страх перед людьми, чему очень рада, правда и раньше его у меня было мало, а теперь Крокодил приучил к храбрости, если с ним не боюсь говорить, то уж ничего не страшно…»; «…Знаешь, я чувствую, что поумнела за это время, главным образом из-за разговоров с Резерфордом. Когда говоришь с ним, то приходится думать гораздо яснее, сегодня мне удалось ему рассказать одну вещь, которая ему страшно понравилась, это первый раз, что я почувствовала, что дошла с ним в разговоре почти до полного понимания, главное, конечно, в том, как представить тему разговора. И вот в этом-то я и чувствую, что стала гораздо лучше, логичнее и яснее, и мысль моя быстро реагирует на вопросы и возражения. Как я хорошо понимаю, что он может быть великим учителем целой школы, ведь от одного того, что с ним разговариваешь, уже это дает логичность мысли и тот интересный подход, ведь он так поразительно понимает, как надо что оценить и как надо на что реагировать. Ведь только потом видишь и понимаешь то, что для него ясно с самого начала. Для меня колоссальное удовольствие с ним говорить, и я чувствую, что он ужасно хорошо и к тебе, и ко мне относится, не было ни разу случая, чтобы он отказал мне в разговоре. Я стараюсь этим не злоупотреблять, но все-таки уж раз в неделю мы с ним обязательно беседуем. Я думаю, что ты найдешь во мне перемену, я стала гораздо более логично думать, конечно. Это еще далеко от ясности мышления, но все-таки это очень помогает…» (16 декабря 1934 г.).
Специально для Резерфорда Анна Алексеевна переводила письма Петра Леонидовича к ней: «…Я перевела многое из твоего письма для Крокодила, и он прочел его…» (17 ноября 1934 г.).
Во всех своих действиях Анна Алексеевна неукоснительно прибегала к советам Резерфорда, никогда ничего не делала, не согласовав с ним и не получив его полного одобрения. Особенно важна ей была поддержка Резерфорда весной 1935 года. Переговоры с советским правительством о передаче оборудования Мондовской лаборатории зашли в тупик. Душевное состояние Петра Леонидовича стало крайне тяжелым, и он писал Анне Алексеевне отчаянные письма (см. «Письма в год разлуки»), а Резерфорда как раз в это время не было в Кембридже:
«…Сейчас Крокодил уехал отдыхать к себе на дачу. Я очень не люблю, когда его нет, он как раз такой человек, которого нужно, когда выходят недоразумения…» (10 апреля 1935 г.); «…Крокодил уехал, а мне его до зареза нужно. Я не люблю, когда он уезжает…» (17 апреля 1935 г.); «…Сегодня наконец приезжает Крокодил. Джон (Кокрофт —
Это письмо Резерфорда сохранилось:
Дорогая г-жа Капица,
Я с сожалением узнал от Смита, а также от Кокрофта, что здоровье Капицы не в лучшем состоянии. Как Вы знаете, мы оба считали, что состояние его нервов связано с условиями, в которых он живет. Я слышал, что Лейпунский виделся с ним, и Вы, несомненно, знаете от Лейпунского новости о Капице. Возможно, что на лето они отпустят его отдохнуть и забыть о своих трудностях.
Мы рассчитываем вернуться в Кембридж во вторник на Пасхальной неделе. Мы провели здесь время спокойно и приятно.
С наилучшими пожеланиями
Через несколько дней британские газеты развернули кампанию в защиту Капицы. Впервые в газетах заговорили о «похищении в СССР кембриджского профессора». Репортеры атаковали Резерфорда и Анну Алексеевну, и в этой ситуации поддержка Резерфорда была очень ей необходима.
«… Но Крокодил трогателен ко мне и к Тебе. Я сейчас чувствую на себе его любовь к Тебе и страшно это ценю. Как я Тебе не раз писала, во всей этой истории для меня есть одно удовольствие — это общение с Крокодилом. Его ясная голова и острый ум страшно на меня действуют, и мне доставляет колоссальное наслаждение с ним говорить, советоваться и пр…» (25 апреля 1935 г.).
А как-то она написала: «Резерфорд под конец, когда Lady[106] меня пришла выгонять (было время ужина), сказал мне: „Я люблю с вами разговаривать“. Я была очень горда, это комплимент очень даже неплохой!»
О разговорах Анны Алексеевны с Резерфордом можно составить представление из ее писем к Петру Леонидовичу (см. «Письма в год разлуки»). Кроме того, сохранилась их переписка. К сожалению, они обменивались письмами лишь когда Резерфорда не было в Кембридже, когда он уезжал к себе в загородный дом.
Дорогой лорд Резерфорд,
Пересылаю Вам последнее письмо, полученное мной от Капицы. Из него Вы узнаете, что Капица очень рад предстоящему приезду Вебстера. Двое других, упоминаемые в этом письме, — Л. Фишер, корреспондент „Нью-Йорк таймс“, и американский посол Буллит. Ласки хорошо знает их обоих и очень хочет, чтобы они поговорили с Капицей. Я обещала Ласки, что сообщу Капице о его желании и передам ему ответ Капицы. Я полностью согласна с Капицей, что ему разумнее всего было бы встретиться с ними в
