«Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви»[165]. Суламифь хочет растянуть мгновение, а не остановить, хочет «хорошей бесконечности», а не смерти.

Суламифь не может не нацеловаться? Так что же, тем лучше!

Тантал, жаждущий и не могущий дотянуться до воды — это «дурная бесконечность». Но Тантал жаждущий и пьющий — новые желания которого возникают от жажды удовлетворенной, от переизбытка — это тоже бесконечность, но не «дурная», а «хорошая».

Сделай дело и умри! (Слова того же собеседника[166]). Почему? Кто сделал сполна всё, что имел сделать, тому нечего больше делать. Разве это так? Разве жизнь только дело?

Может быть, жизнь не только дело, и сделавший дело совсем не должен еще умирать?

Мой собеседник не учел момента «игры».

Сделавший дело, может еще играть

Что такое жизнь — «игра» или «дело»? Днем мы сидим на службе — это «дело»; вечером идем в кинематограф или слушаем радио — это «игра». Есть ли игра только отдых от дела или его увенчание?

Игра для дела, или дело для игры?

Дело — средство, игра — самоцель. Если дело нам по душе — оно уже игра, если оно не по душе — оно должно быть награждено игрой. Жизнь — или уже игра, или стремится стать игрой.

Игра не отдых от дела, а его цель. «Мы живем ради праздника». Шесть будней ради одного воскресенья, а не одно воскресенье ради шести будней. Чего хочет жизнь? Рая. Что такое рай? Игра.

Чем занимаются райские жители? Они едят яблоки, целуют гурий, поют Творцу осанну, пляшут, резвятся — играют. Рай — там, где никто ничего не делает.

«Будьте, как дети». Где же больше игры и веселья, чем именно среди детей? Смех, — высшее, чего достигла жизнь. Смерть только тогда будет окончательно побеждена, когда вечность наполнится смехом — беспричинным, как детский.

Взрослые для детей, а не дети для взрослых. Жизнь человека кончается его свадьбой — дальше начинается «унаваживание», Соль земли — дети. Мир создан для детей: им одним весело в нашем невеселом мире.

Пока мира не было, в вечности всё было тихо, как в пустом зале. Одну большую взрослую вечность Бог разбил на множество маленьких, гомонящих, ребячествующих вещей: тронный зал превратил в детскую.

По замыслу Творца, рай Адама — это игра и беззаботность. Грехопадение заключалось в том, что ребенок решился стать взрослым, потянуло к «древу познания добра и зла», он вышел из легкомысленной, бездумной, самодовлеющей игры.

Что такое жизнь? «Храм»? «Мастерская»? Ни то, ни другое. Неужели воплощение жизни — седобородый священник или закоптелый рабочий? Воплощение жизни — беспричинно и бесцельно резвящийся ребенок. Воплощение жизни — теленок, скачущий по полю «в телячьем восторге». Для чего существует мир? Просто так, ради «телячьего восторга».

Всё началось с игры. Адам и Ева соскучились в раю, стали играть. Увлекаясь всё больше, придумывая игры всё сложнее — правило на правило, задача на задачу, — и получился наш мир.

Так увлечься! Так войти в игру! Кончать самоубийством из-за проигранной партии и быть готовым на убийство ради выигрыша!

Хороша жизнь или не хороша? Любить или не любить жизнь — это вопрос не познания жизни, а ее оценки. Спорить о «хорошей» или «дурной» бесконечности — это спорить о вкусах.

Кому жизнь не нравится, тому нельзя «доказать», что она хороша, как нельзя доказать, что женщина красива тому, кому она кажется безобразной.

В любви вся заслуга лежит на стороне любящего, а не того, кого любят. Любящий вкладывает в свое чувство избыток собственного света и освещает им любимого. Видим ли мы жизнь плохой или хорошей, зависит от того, какою мы ее хотим видеть.

Дети устраивают игру даже из умыванья, а старики даже на прогулку ходят по предписанию врача.

Ценность жизни так же условна, как и ценность художественного произведения. Для животного, для профана картина — это кусок измазанного красками полотна; для них она не плоха, не хороша, ее просто нет, она не реальна. Для художника же и знатока она — полноценная реальность,

Для того, кто не умеет читать его, мир не существует, как не существует роман для безграмотного. Жизнь реальна изнутри, извне не реальна.

Тому, кто не любит поэзии и живописи, Пушкин и Леонардо да Винчи не нужны. Звезды не нужны слепому, жизнь не нужна мертворожденному.

«Мир — сновидение Брамы». Надо со-грезить Браме, быть его наперсником, быть посвященным в тайны его игр и фантазий, чтобы любить мир, даже просто его по настоящему видеть.

Чтобы ценить мир, надо в какой-то мере быть конгениальным его Творцу.

Жизнь, как и стихи, как и любовница, нам не нужны, пока мы их не полюбим. А что бы мы ни любили — любовницу, стихи или жизнь — мы любим всегда «ни за что, ни про что», «ради прекрасных глаз».

Мир ни для чего не нужен, он только возможен; играть никто не обязан, а в лучшем случае волен, если него есть на это желание.

Стихи неизвестного поэта — бесплодная трата времени для всех, кроме него самого. Он должен сперва научить этих всех своему языку, заразить их своим восхищением, вовлечь их в свою игру, — только тогда и для них трата времени не будет больше бесплодной, стихи из мертвых станут живыми, из несуществующих — существующими.

Надо воспитывать в себе вкус к жизни, как мы воспитываем свой художественный вкус. Древние проповедовали «искусство любви» (ars amandi), необходимо и создание «искусства жизни».

Есть только один враг у жизни — это смерть. Будда вышел на проповедь, увидел больного, старика и мертвого. А болезнь и старость только тем и отличаются от смерти, что не стали ею окончательно.

Зло и страдание — это только маленькая смерть. А что такое «большая» смерть? Уход из жизни. В сущности, в жизни всё хорошо, одно плохо — что надо уходить из нее.

Наша земная жизнь и есть уже рай, только ущербленный и загрязненный посторонними примесями. Наша задача — выцедить из жизни содержащийся в ней рай и закрепить его в чистом виде.

Жизнь — сплошное добро. Зло — как дырки в сыре не что-то противоположное жизни, а только ее усеченность, пустоты, зияния в ней.

Всякое зло поправимо, кроме смерти. Надо и смерть сделать поправимой — это воскресение.

Адам и Ева, разыгравшись зашли чересчур далеко: придумали смерть, а смерть — это выход участника из игры. Получается нелепость: играем — и вдруг одно из правил: перестать играть.

Смерть напоминает ту жуткую клетку, имеющуюся в каждой игре «с кубиком» («скачки» или «автомобильные гонки»), попав на которую игрок выбывает из игры. Сидишь и не знаешь, что же делать дальше: другие препятствия «пять клеток назад» или «пропускает три раза» — это оттяжка выигрыша, может быть, даже проигрыш. Но выбыть из игры — это не проиграть, не придти последними, а вообще никуда не придти — бессмыслица, сумасшествие.

Чтобы жизнь сполна превратить в игру, надо и смерть сделать немного игрушечной, — это воскресение.

Чтобы превратить жизнь в рай, надо победить две вещи: скуку и смерть. Игра побеждает и то, и другое.

Жизнь — вечно-детское в творении. Серьезна по настоящему одна только смерть.

Смерть только тогда будет побеждена, когда вечность наполнится смехом, беспричинным, как детский.

Мы не можем собственными силами создать вечного блаженства, но мы можем собственными силами создать «хорошую бесконечность». Это — игра.