Первая проблема, взволновавшая меня, — вопрос о питании — оказалась уже разрешенной. Каждый раз, когда я чувствовала на своих губах мясистую упругую массу соска, так удивительно подходившего по своей форме к моим губам, и могучая жидкость широко проливалась куда-то в самую сокровенную глубину моего утлого тела, я с удовлетворением отмечала, что на первое время этим, в сущности, исчерпываются все мои потребности. Я сразу оценила по достоинству всю прелесть и важность этого акта. Он на долгое время стал моим единственным настоящим делом — радостью и долгом одновременно. Это было, в общем, неплохое время: при внешней беспомощности наступило большое внутреннее спокойствие. Я ела, спала, росла и знала, что ничего большего от меня пока не требуется. Никогда впоследствии мой путь, моя задача мне не были так ясны, никогда так блаженно не совпадали обязанность и наслаждение, должное и желанное.
5. Работа над собой. Голос
Однако едва мои силы несколько восстановились, я поняла, что оставаться пассивной нельзя, что надо пойти миру навстречу и со своей стороны приложить все усилия, чтобы в нем закрепиться. Прежде всего надо было прибрать к рукам врученное мне, еще совсем не прирученное тело — комок нервов и мускулов, который отныне должен был надолго стать моим обиталищем и оружием. Если уже в утробной жизни я пользовалась иногда своей властью над ним, играя, заставляла двигаться его руки и ноги, то это была именно игра, детская забава, бесцельные и бессистемные разряды накопившейся энергии. Теперь предстояло научиться пользоваться моей властью осмысленно.
Первой задачей, которую мне надлежало разрешить собственными силами, был мой голос. В этом мире, где единственным средством общенья между отдельными жизненными центрами служат звуковые сигналы, это было, по-видимому, единственное средство сообщения между мною и внешним миром, а между тем я владела им очень несовершенно. Взрослые плохо представляют себе все трудности этого дела, им кажется, что никакого умения для него и не надо, достаточно простого желания. В действительности это не так: крик, как и всякое другое искусство, требует своей культуры, своего мастерства. Надо было набрать в легкие воздух (что само по себе уже не так просто), надо было резко его вытолкнуть, направляя воздушную струю на голосовые связки и одновременно растягивая их до требуемого напряжения. Совместить все это в одном акте было нелегко. Бывали осечки: удачно зазвучавший крик часто срывался, переходил в бесформенное пыхтение, я сконфуженно умолкала. То струя не попадала на связки, то запас воздуха оказывался недостаточным; только полное совпадение всех условий обеспечивало удачу.
Я не говорю уже о нюансах, об интонациях; первое время я не думала о них. Только два-три месяца спустя я овладела своим голосом достаточно полно, научилась передавать им любые оттенки моих настроений. Даже взрослые (надо сказать, ценители тупые и маловосприимчивые) в конце концов научились понимать меня: хочу ли я есть, хочу ли, чтобы меня перепеленали, или ничего не хочу, а просто упражняюсь или забавляюсь.
6. Руки
Справившись с голосом, я обратила, внимание на свои руки. Волевой разряд пускается в нерв, вызывается сокращение мускулов, рука дергается, перед вашими глазами мелькает что-то розовое — все это очень занимательно, но имеет и свои неприятные стороны: вслепую брошенная рука часто попадает совсем не туда, куда следует, бьет вас по лицу, царапает щеку или запутывается пальцем в глазу; порой даже не знаешь, как выйти из создавшегося неприятного положения. Поэтому скоро поняла необходимость систематических упражнений. Наиболее частым было сведение рук кистями друг к другу. Руки разбрасываются в стороны, затем медленно сближаются, концы пальцев должны сойтись. Иногда это удается, чаще не удается. Рука начинает уходить куда-то в сторону, забирает то вверх, то вбок, теряешь всякое представление о направлении, теряешь всякую власть над собой, приходится бросать все и начинать сначала. Если вы хотите понять мое переживание, попробуйте рисовать, глядя только на отражение в зеркале, — вы почувствуете, какою беспомощной я была в то время, когда воля, зрение и мускульное чувство еще не были координированы во мне. Я работала сосредоточенно, то добиваясь сравнительного успеха, то снова утрачивая найденный было прием. Но я была настойчива и терпелива.
Много внимания я уделяла своим пальцам. Я выпрямляла и сгибала их, раздвигала и соединяла, переплетала елочкой: мизинец на безымянный, безымянный на средний, средний на указательный. Или же училась складывать дулю.
7. Созерцание
Таковы были мои шаги в деле работы над собой. Параллельно развивалась и другая сторона моего сознания — созерцание.
Сам по себе мир не был для меня неожиданным. Когда-то я, несомненно, присутствовала на совете богов, где было решено его сотворение. Принципиально я задолго до рождения знала о том, что он где-то существует, в целом он был мною воспринят как нечто знакомое, но частности, подробности его показались мне удивительными. В моем сознании был какой-то основной дефект, подозрительный пробел памяти (может быть, образовавшийся во времена моего рассеянного существования) — я прозевала большой период мировой жизни, и именно такой — звучащей, светящейся, нащупываемой — я увидела ее только теперь, очутившись в этом теле, взглянув вокруг себя этими глазами.
Явившись на готовое, я увидела, что дело зашло очень далеко. Надо было разобраться в массе нахлынувших впечатлений. Я поражалась каждой конкретной детали. Я с одинаковым изумлением наблюдала механизм и строение как своего тела, так и внешнего мира. Приходилось шаг за шагом знакомиться с ними.
Однажды я лежала на постели, меня перепеленывали. Мое внимание было привлечено чем-то необыкновенным, во мне происходящим: что-то тяжелое двигалось в моей глубине, переливалось, бурлило. Это было странно и страшно; неизвестно было, чем это может кончиться. Я притихла, испуганная. Мое тело напрягалось, мускулы живота твердели, и — раз! — что-то хлынуло из меня, кипящее, булькающее. Сладкая легкость охватила меня.
Ничего особенного не случилось — подействовал мой желудок, и действовал он, конечно, нередко и прежде, но в первый раз я обратила на это событие внимание, сосредоточилась на нем и удивилась ему.
Вспоминаю еще один случай. Я лежала с открытыми глазами, неопределенные цветные пятна, в виде которых в то время представлялся мир моему зрению, беспорядочно проплывали передо мной, то появляясь, то исчезая, беспричинно и непоследовательно. Нельзя было уловить никакого закона в их смене. Нечаянно мой взгляд нашел себе опору: какое-то белое пятно стояло неподвижно, не ускользало, как прочие. Оно имело форму параллелограмма приятно выделялось простотой своей формы и окраски. Я рада была что среди всеобщей текучести нашлось что-то твердое, относительно устойчивое. Я не знала, что эта неподвижность обусловлена моей собственной случайной неподвижностью, неизменностью направления моего взгляда. Белое пятно было просто пеленкой, повешенной на печке для просушки. Но этот случай вселил в меня надежду со временем разобраться в окружающем беспорядке, обуздать эту капризную и непослушную вселенную.
8. Наблюдение
Когда мой взгляд научился сосредотачиваться, пестрота комнаты постепенно улеглась в небольшое число форм с более или менее постоянными очертаниями. На фоне мною уже зафиксированных обоев, спинки кровати, потолка, печки наклонялись надо мной темные, вертикально поставленные образования с розовато-желтой верхушкой. Они периодически повторялись, хотя правильных промежутков между их появлениями и не наблюдалось. Они всплывали, маячили, закатывались за горизонт (горизонтом была спинка кровати). Я стала соединять в сознании разровненные восприятия, и они медленно слились в
