царицыны слуги, качаются слоны, нагруженные золотом.
— Подай, подай, царица, нищему Аруне!..
— Подай, подай, царица, нищему Харидазе!..
Добра и щедра белая царица; щедра и расточительна белая царица: не умеет считать богатств белая царица.
— Возьми, возьми, нищий Аруна!
— Возьми, возьми, нищий Харидаза!
Отдает всех слонов Аруне царица; отдает малую медяшку Харидазе царица.
Не знает цены богатствам белая царица.
Едет, качается Раджа-Аруна. Идет, качается нищий Харидаза.
— Нет богаче в мире славного Аруны!..
— Нет беднее в мире убогого Харидазы!..
Горят алмазные сетки на белых слонах; горит, звенит золото в тяжелых мешках. В парчовом шатре едет Раджа-Аруна.
Жжет белое солнце голову Харидазы; плачет, сжимая медяшку, убогий Харидаза.
Что это пылится впереди на дороге? Что чернеется на пыльной дороге? Это скачет со своими воинами черная царица.
— Стой, стой, стой, славный Аруна!..
— Стой, стой, стой, убогий Харидаза!
Каждый платит подать черной царице. Каждый отдает ей все, что имеет.
— Отдай, отдай слонов мне, Раджа-Аруна!
— Отдай, отдай медяшку, нищий Харидаза!
Плачет Аруна, отдает слонов черной царице. Плачет Харидаза, отдает медяшку царице.
Дальше скачет с воинами черная царица.
Вьется, веет по дороге ветер, заметает песком Аруну.
Вьется, плачет ветер, погребает в песке Харидазу…
Худ и наг лежит у дороги мертвый Аруна.
Худ и наг лежит у дороги мертвый Харидаза.
В одном из соседних миров[127]
В одном из соседних миров, именно в том, где одиннадцать солнц и поэтому нет теней совершенно, случилось событие: вернулся дядя Петя из путешествия. Дети выпорхнули в переднюю, радостно хлопая крылышками, даже мама прилетела встречать. Дядя имел изумительный вид: в полосатых штанах и под зонтиком. Было ясно с первого взгляда: побывал, действительно, в странах диковинных.
Все уселись в столовой. Вокруг стола, но без лампы: ламп не нужно в мире, где одиннадцать солнц.
— Я побывал в страшной и далекой вселенной, — рассказывал дядя Петя, кушая свой любимый салат из фиалковых лепестков, — в том удивительном мире имеются тени. Даже не тени: можно сказать, весь этот мир — сплошная тень, темнота. Только редко-редко мелькают светлые точки: их называют звездами на варварском языке того мира. Представьте себе: темнота величиной с эту комнату, света же в ней — ну, может быть, на булавочный кончик…
Сестра, не лучше ли увести самых маленьких. Им еще рано слышать подобные вещи…
Вокруг этих звезд бегают уже окончательно черные земли. На них — туземцы: первобытные, дикие люди. Они живут только на самой поверхности, у берега омывающей их пустоты. Они движутся вокруг своих островков, вися вниз головою над бездной. В большинстве случаев они имеют одно только солнце. Ночью солнце заходит, и они засыпают от нечего делать…
Дядя Петя хлебнул глоток утренней росы из стакана и продолжал:
— Живут эти люди не все время, как следовало бы ожидать, а только немножко. Поживут, поживут, потом умирают. Это очень странный обычай, я так и не понял, для чего он введен.
В том мире питаются преимущественно друг другом, соседями. Разводятся для этого дикари особого племени, которых называют животными за сравнительную некультурность…
Сестра, накинь джемпер. Тебя лихорадит?
В общем же, надо сказать, это грубые, но отважные и стойкие люди. Как смелые пионеры, бродят они в своих непромокаемых пальто и галошах. Среди домов, сложенных из кусочков земли, под дождем, снегом и ветром. Над их улицами нет даже крыши, чтобы укрыться от злой непогоды.
Относительно же отдаленного мира в целом у меня есть гипотеза: мне кажется, он, в отличие от прочих миров, еще не сотворен окончательно. Судя по небывалому количеству темноты, процесс его сотворения едва начался…
Дети жались друг к другу. У мамы нервно тряслись кончики крыльев. Даже отец глядел в сторону и нюхал для успокоения большую лиловую розу.
Чтобы их развлечь и утешить, дядя Петя стал раздавать привезенные из далекого мира подарки. Отцу — фотографию Млечного Пути, снятого в профиль. Ясно было видно, как много, действительно, в том мире потемок. Маме — флакон от духов с пятью каплями жидкости, той самой, которая течет у туземцев из глаз, для чего — неизвестно. Племянникам — всякие мелочи: шнурок от ботинок; пару зубов — отдельно от человека, на розовой круглой пластинке; белый листок, усеянный черными точками, — дядя назвал это обрывком газеты; — и прочие безделушки неясного назначения.
Наибольший же интерес вызвал привезенный дядей труп туземца особой породы — маленький, черненький, с хоботком, прозрачным крыльями и очень забавным названием — «Му-ха».
Самое важное[128]
В поисках самого важного — бродим. Женщины, деньги. Слава, стихи, философия, книги. Ницше и Рильке, Достоевский, Бердяев. Поцелуи, политика, служба. Важно всё это? Важно. Но вот…
Но вот начнем умирать. Оглянемся, вспомним. Что вспомним? Должно быть, самое важное. Что же именно?
Вспомним: в детстве лазил на дерево. Шершавая ветка между ногами, подошва зудит, особое ощущение высоты под подошвой. Река в стороне, баржа плывет по реке…
Или другое: улица, ночь. Пустынно, дома, фонари. И очень отчетливо: стук собственных каблуков в тишине. Раз-раз, раз-раз.
Или еще: после театра, в трамвае, домой. Ночные, чрезмерно яркие лампы, два-три пассажира, капли дождя на стекле. Дремлешь, качаешься, руки в карманах. Мысль сквозь дрему: пончики от обеда остались, приеду — можно их к чаю…
Вот и всё. А стихи и политика? Ницше и Достоевский? Причем тут Достоевский, ведь я умираю?
Что же, в конце концов, самое важное в жизни?
Самоубийца и звезды[129]
Самоубийца сидел у окна. Звезды, балансируя на карнизе, его умоляли:
