И Джессика увидела там, в глубине, тесные клетушки и бараки для рабов; и как отбирали рабов и разделяли их и разлучали и заселяли Россак и Хармонтеп. Лепестками чудовищного цветка раскрываются перед ней сцены жестокости и ярости.

И она увидела нить, тянущуюся из прошлого от сайядины к сайядине — сперва из уст в уста, вплетенная в распевы песен Пустыни; затем — после открытия на Рое-саке ядовитого зелья — пропущенная через сознание их собственных, фрименских Преподобных Матерей… и вот наконец обратившаяся в орудие утонченной силы здесь, на Арракисе, когда была открыта Вода Жизни.

А в глубине колодца кричал, задыхаясь, чей-то голос: «Никогда не простим! Никогда не забудем!»

Но внимание Джессики захватила Вода Жизни. Она увидела ее источник: то были жидкие выделения умирающего песчаного червя — Подателя. Увидела она в своей новой памяти и то, как его убивают… и едва не задохнулась от изумления.

Гигантскую тварь утопили!..

— Мама… с тобой все в порядке?

Голос Пауля пробился в ее сознание, и ей пришлось с трудом вырываться из своего внутреннего мира, чтобы посмотреть на сына. Она не забыла своего долга перед ним… но он так мешал ей сейчас!..

«Я похожа на человека, лишенного дара осязания, не чувствовавшего своих рук с рождения, — и вот осязание не просто дано, а навязано ему!»

Эта мысль зацепилась за ее сознание.

И вот я говорю: «Смотрите! У менять есть руки!» Но люди вокруг спрашивают только: «Что такое „руки“?»

— С тобой все в порядке? — повторил Пауль. — Да…

— Мне можно пить это? — Он показал на бурдюк в руках Чани. — Они хотят, чтобы я выпил.

Она поняла скрытый смысл его слов: он обнаружил яд в первоначальном содержимом бурдюка и боялся за нее. И Джессика вновь подумала о границах дара предвидения у ее сына. Его вопрос говорил о многом…

— Да, пей спокойно, — ответила она, — яд преобразован.

И она взглянула на Стилгара за спиной сына. Стилгар, склонившись, внимательно смотрел на нее.

— Теперь мы знаем, что ты — настоящая, — сказал Стилгар, не отводя от нее внимательных темных глаз.

Она уловила скрытое значение и здесь… но ее чувства были одурманены. Как тепло… как покойно… Какое благое дело сотворили фримены, опустив ее в это всеобъемлющее братство…

Пауль видел, как наркотик овладевает матерью.

Он мысленно оглядел свою память — неизменное уже прошлое, текучие линии вероятностей будущего. Он словно пробегал внутренним взором по застывшим мгновениям; но понять смысл мгновений, выхваченных из потока времени, было очень сложно.

Наркотик… он уже понял о нем кое-что и понимал, что тот делает с матерью. Но в этом знании не было естественного, ритмичного взаимного отражения.

Он вдруг понял, что одно дело — видеть прошлое в настоящем; но подлинное испытание провидца — умение распознать прошлое в грядущем.

Вещи изо всех сил старались быть не тем, чем они кажутся.

— Ну, выпей, — скомандовала Чани и помахала трубкой бурдюка перед его носом.

Пауль выпрямился, взглянул на Чани. В воздухе пахло карнавальным весельем. И он понимал, что случится, если, он выпьет пряное зелье, ведь основой и квинтэссенцией его было то самое вещество, которое так изменило его. Он вновь увидит время — время, обратившееся в пространство; дар бросит его на головокружительную вершину — но не даст понимания…

Стилгар из-за спины Чани поторопил:

— Пей, парень. Ты задерживаешь обряд.

Пауль прислушался к голосам фрименов. Теперь раздавались дикие выкрики: «Лисан аль-Гаиб!», «Муад'Диб!» Он опустил взгляд на мать. Она, похоже, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. Вдруг пришли слова — из будущего, которое было его одиноким прошлым: «Она спит, покоясь в Водах Жизни».

Чани дернула его за рукав.

Пауль взял трубку в рот, услышал, как закричали вокруг люди. Жидкость хлынула в его горло — Чани сжала бурдюк. Крепкий аромат кружил голову.

Чани взяла у него трубку, передала бурдюк в руки, протянувшиеся снизу, из толпы. Пауль не мог оторвать глаз от ее руки — от зеленой траурной повязки…

Когда он выпрямился, Чани, проследив его взгляд, сказала:

— Я могу оплакивать его даже в радости Вод. И это — то, что принес нам он… — Она вложила свою руку в его, повела вдоль уступа. — У нас с тобой есть общее, Усул. Мы оба потеряли отцов — из-за Харконненов. Харконнены убили их…

Пауль послушно шел за ней. Ему казалось, что его голова отделилась от тела и затем встала на место… но как-то не так. Ноги сделались будто резиновыми и остались — где-то далеко внизу.

Они вошли в узкий боковой проход, тускло освещенный настенными светильниками. Наркотик уже начал действовать, разворачивая время как раскрывающийся цветок.

Когда они повернули в следующий полутемный тоннель, ему пришлось схватиться за Чани, чтобы не упасть. Через ткань он ощутил ее тело, одновременно крепкое, упругое и мягкое, — и почувствовал, как вскипает его кровь. Это чувство, соединившись с действием наркотика, сливающего прошлое и будущее с настоящим, давало необычное ощущение тройного, тринокулярного зрения…

— Я… я знаю тебя, Чани, — прошептал он. — Мы сидели на обрыве над песками, ты плакала, и я тебя успокаивал. И мы обнимались в сумраке сиетча. И мы… — Он начал терять только что обретенный фокус своего зрения-во-времени, попытался потрясти головой, но споткнулся.

Чани помогла ему удержаться на ногах и, отведя тяжелые плотные занавеси, ввела Пауля в желтый, теплый уют семейного жилья. Низкие столики, подушки, мягкое ложе — расстеленные на полу одеяла, покрытые оранжевой тканью.

Пауль как-то осознал, что они наконец остановились, что Чани смотрит ему в лицо и глаза ее полны безмолвного страха.

— Ты должен объяснить мне… — прошептала она.

— Ты — Сихайя, — сказал он. — Весна Пустыни…

— Когда племя разделяет Воду, приобщается к ней, — проговорила она, — мы вместе. Все мы. Мы… разделяем. Я чувствую… других внутри себя… но я боюсь разделять это с тобой.

— Почему?

Он попытался сконцентрировать внимание на ней, но прошлое и будущее врывались в настоящее и застили его взор. Он видел ее в бесчисленных окружениях, обличьях, во множестве мест…

— В тебе есть что-то пугающее… — проговорила она. — Когда я увела тебя оттуда… я сделала это потому, что поняла, что этого хотят все. Ты… подавляешь. Ты… заставляешь нас видеть разное… такое…

Он заставил себя говорить отчетливо:

— Что ты видишь?

Чани опустила взгляд на свои руки.

— Я вижу дитя… у себя на руках. Это наш ребенок… мой и твой. — Она прикрыла рукой рот. — Откуда, откуда я знаю каждую черточку твоего тела?

И у них есть толика твоего дара, сказало его сознание, только они его подавляют, потому что он их страшит.

В миг прояснения он увидел, как дрожит Чани.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он.

— Усул… — прошептала она, вздрагивая.

— В будущее спрятаться нельзя, — мягко сказал он. Его охватила жалость. Он притянул ее к себе, погладил по голове. — Чани… Чани… не бойся…

— Усул, помоги мне! — не то вскрикнула, не то всхлипнула она.

Ив миг он ощутил, как наркотик заканчивает в нем свою, работу — срывает завесы, скрывающие далекое облачное кипение будущего.

— Ты так спокоен… — изумленно сказала Чани.

Он ощутил себя в центре своего восприятия; во все стороны расстелилась диковинная страна времени, уравновешенная — и кипящая, узкая — и раскинувшаяся необъятной сетью, охватившей бесчисленные миры и силы. Натянутый канат, по которому надо пройти. И раскачивающиеся качели или провисшая проволока, на которой надо удержаться…

С одной стороны он видел Империю, Харконнена по имени Фейд-Раута, рвавшегося навстречу ему подобно смертоносному клинку; сардаукаров, исходящих со своей планеты, несущих погром на Арракис; Гильдия смотрит на это сквозь пальцы и плетет свои заговоры и интриги; а Бене Гессерит продолжает селекцию, согласно своей генетической программе… Все они нависали над горизонтом подобно грозовой туче — и их сдерживали всего лишь фримены и их Муад'Диб… спящий гигант, которого фримены выбрали своим вождем в безумном джихаде, катящемся через Вселенную…

Пауль ощутил себя в самом центре. В точке опоры, на которой вращалась вся эта невероятная махина. Он шел по тончайшей нити мира, и у него была его толика счастья, ибо была рядом Чани.

Он видел все это впереди — время относительного покоя в тайном сиетче, мгновения мира меж бурь насилия.

— И нет иного места для мира… — прошептал он.

— Усул, ты плачешь!.. — проговорила потрясенная Чани. — Усул, опора моя, сила моя — ты отдаешь влагу мертвым? Но чьим?..

— Мертвым, которые не умерли еще, — ответил он.

— Тогда пусть живут, пока есть у них время! Сквозь наркотический туман он ощутил ее правоту, притянул ее к себе по варварски крепко.

— Сихайя! — прошептал он. Она коснулась его щеки.

— Я больше не боюсь, Усул, посмотри. Когда ты держишь меня так, я вижу то же, что и ты…

— Что ты видишь? — спросил он и взглядом потребовал ответа.

— Я вижу, как в момент затишья меж бурь мы дарим друг другу любовь; ибо это то, для чего мы созданы.

Наркотик вновь овладел им. Сколько раз ты дарила мне покой, утешение и забвенье! Он заново ощутил этот ярчайший свет,