— Тогда вам придется открыть свою мастерскую для посещений, — сказала я и шагнула по направлению к ней.

— Давайте я сам… посмотрю.

Черт! Какое зловредное упрямство!

— Вам может понадобиться помощь, — сказала я.

— Тогда я вас позову.

— Знаете, так не пойдет, — разозлилась я. — Мало ли что там произошло. Почему вы меня не пускаете внутрь? А если вы убили вашу жену и теперь заметаете следы?

— Да вы что… — испуганно вытаращился он на меня. — Я люблю Ирочку.

— Тогда вам нечего бояться моего визита в вашу драгоценную мастерскую, — сказала я. — Я в художники не собираюсь, ваши идеи воровать не буду… Так что на сей счет можете успокоиться.

— Хорошо, — смирился он.

И открыл дверь.

— Входите…

Добрынька проснулась в совершенно разбитом состоянии. Судя по яркому солнцу и стуку тарелок, она проспала в своем закутке полдня. Из окошка столовой проникал запах вареного гороха — у Добрыньки заныл желудок, и она уже собралась податься к знакомой раздатчице Люсе, поканючить, чтоб она налила ей тарелку супчика, и даже встала, но черт дернул ее посмотреть в сторону проклятого дома — вчерашние воспоминания немедленно нахлынули, вызывая нездоровую тошноту.

— Если это чудовище все-таки меня видело, мне на белом свете не жить, — пробормотала Добрынька, и есть ей тут же расхотелось.

Какая еда, когда тут такие дела творятся?

Конечно, подумала Добрынька, можно подождать эту рыжую девицу Сашу, но черт знает, сколько придется тут торчать? Поразмыслив, Добрынька решила ничего не ждать, а просто-напросто отправиться к этой Саше самой — благо вчера она выкрала у нее визитку. Простая шалость — думала перед подружками покрасоваться.

Рассудив таким образом, она немного повеселела — всегда становится легче, когда на свете есть кто-то, на кого ты можешь повесить свои проблемы!

Надо было привести себя в относительный порядок, что Добрынька и сделала. Открыла кран, помыла голову, расчесала волосы стареньким гребнем, умылась и, тщательно рассмотрев себя в зеркальце, решила, что выглядит вполне прилично.

— Конечно, не фотомодель, но и не уродка какая, — произнесла она вслух и пошла вдоль по дорожке, мимо заброшенных пионерских лагерей, к трамвайной остановке.

Она так преисполнилась мыслью, что выглядит как приличная, что позволила себе широкий жест — заплатила за проезд из своих кровных, сэкономленных денег, и так и добралась до центра — спокойно, без приключений и обычной ругани, с удивлением обнаружив, что это ей нравится. «Может, мне вернуться домой?» — подумывала она, вспоминая родную деревню, погрязшую в лужах, но теперь ей эти лужи казались ужасно милыми.

От этих мыслей ее отвлекла роскошная машина — она остановилась в нескольких шагах от Добрыньки, и туда влез человек, при виде которого у Добрыньки захолонуло сердце. Она снова узнала мужчину, который вместе с монстром, что жил на «кладбище», предлагал ей участвовать в их спектакле, позировать.

Она невольно отшатнулась, наблюдая, как улыбка сползает с лица этого типа. Она отвела взгляд от мужика, пытаясь увидеть, кто за рулем этой роскошной тачки. Ей это удалось — зрение у Добрыньки всегда было отличное. За рулем сидела блондинка, которую можно было бы назвать симпатичной, если бы не неприятное, лисье выражение, придающее ее лицу сходство с мордой хорька.

Добрынька постаралась запомнить номер — ее пальцы дрожали, сердце бешено стучало, как ТОГДА, но все-таки ей удалось справиться с собой.

— Тридцать пять — шесть — ноль, — повторила она несколько раз, провожая машину взглядом. И побежала по направлению к дому, где, согласно адресу на визитке, располагалось «Детективное агентство «ЛМ».

— Ну вот, вы же видите, никого нет…

Я застыла на пороге, никакого желания входить в эту зловонную и мрачную хибару у меня не было. Наоборот — я охотно рванула бы прочь.

Самого хозяина не беспокоил ни этот жуткий запах, как на мясокомбинате в жаркую погоду, ни мрачные уродства на стенах. Он даже оживился — на бледных щеках появился румянец.

— Чем у вас так пахнет? — спросила я, не выдержав.

— Это? — Он удивленно вскинул брови. Принюхался. — Вы о чем?

— Такое ощущение, что у вас тут трупы разлагаются, — с трудом подавляя тошноту, проговорила я сдавленным голосом.

— Это мои материалы, — с некоторой гордостью изрек этот идиот. — Я же говорил вам, что ищу новое искусство. В рамках традиционного мне трудно дышать…

Господи, какой болван! Лично мне было трудно дышать в его «новом искусстве».

— Вам нужно на воздух, — резюмировал он, обратив внимание на бледность моего лица. — Давайте выйдем отсюда… Сами видите — Иры тут нет.

Я окинула взглядом помещение — оно было пустым, только в самом темном углу лежала груда тряпья, рядом с картиной, на которой…

Я прищурилась, пытаясь разглядеть эту странную, мрачную картину получше.

Женщина, лежащая на песке. Все натуральное, кроме этой нагой женщины, с головой кошки и кошачьими лапками. Бр-р-р…

«Воспоминание» — прочла я внизу название.

Пляж. Элла.

ВОСПОМИНАНИЕ.

— Что это? — спросила я.

— Вы про картину?

— Да, — кивнула я. — Можно подойти поближе?

— Вам нравится? Не правда ли, хороша? Это мое лучшее произведение. В духе Дэвида Линча… Знаете, что я думаю? Только Линчу был свойственен по-настоящему изящный стиль работы. Проникновение, так сказать, в самую темную глубину человеческой души… Он бесстрашен. Вы видели «Синий бархат»?

Он стал словоохотлив. Подведя меня ближе, он зажег свет перед картиной, и…

Вот тут он замолчал, уставившись на груду тряпья.

— Что… — начал он, указывая в этот угол трясущейся рукой. — Нет, это…

Он отшатнулся, ухватившись за мою руку.

— Что с вами? — спросила я.

— Это ее шаль. Вы понимаете? Когда я уходил, она накинула на плечи эту шаль… Боже мой, он ее убил. Он убил ее, понимаете?

Он бросился туда, к этой груде тряпья, упал на колени, разгребая эти тряпки и бормоча:

— Ирочка, зачем ты сюда зашла? Зачем? Он убил тебя. Так же, как Эллу… Боже, боже…

Я и сама испугалась. Особенно когда за моей спиной раздался скрип двери.

И спокойный голос произнес:

— Все в духе вашего любимого Линча, не правда ли, Чеботарев? Все как вам нравилось. Чем же вы недовольны?