<< В своей работе сотрудники оперотдела лагеря №27

использовали традиционный набор методов, применяемый НКВД

с момента образования этой организации: разрушение групповой

солидарности, изоляция оппозиционных сил, дискриминация,

террор, стукачество и специальные психологические приемы.>>

(См. [1], с. 135)

[1] Всеволодов В.А. Срок хранения – постоянно. Краткая история лагеря

военнопленных и интернированных УПВИ НКВД-МВД СССР №27

(1942–1950 гг.). – М.: Мемориальный музей немецких антифашистов,

2003.

5. ВОСПОМИНАНИЕ (разговор с О.Ю. Ведерниковой)

Когда-то, еще не имея в руках никакого фактического материала, я

пытался защищать своего отца, исходя из общих соображений…

Один из таких разговоров – с Ольгой Юльевной Ведерниковой

(близкой подругой пианистки Веры Максимовой-Лимчер) мне

хорошо запомнился.

В то время (конец девяностых) Ольга Юльевна занимала

благожелательную позицию по отношению к моему отцу (и я в

страшном сне не мог бы предположить, что спустя всего

несколько лет она открыто выступит против моего отца, обвинив

его в аресте Веры Максимовой).

Вот, что писала О.Ю. Ведерникова в 1998 году (см. [1]):

<< Прошло много лет, когда я, наконец, услышала Локшина –

композитора. Я не очень удивилась, услышав его 7-ю симфонию,

что-то близкое этому я себе представляла, но я не могла

представить себе масштаб, глубину, мастерство, звучание

оркестра, использование голоса в своем творчестве, а главное –

таинственность его музыки и красоту. Дальнейшее знакомство с

его сочинениями нисколько не изменило моего впечатления о его

музыке, а наоборот, укрепило мое мнение в том, что Александр

Локшин – крупнейший композитор середины XX века, и то, что он

сравнительно мало известен широким кругам слушателей, вина не

композитора, а вина «широкого слушателя», который очень

медленно развивается, не поспевая за неумолимо движущимся

временем.>>

Разговор же наш с Ольгой Юльевной был такой. Я сказал, что

музыкой моего отца восхищались Шостакович и Юдина, и что

гений и злодейство, как говорят, несовместны.

– А как же Вагнер, Чайковский? – возразила она.

Я растерялся. Сейчас-то я понимаю, что оба ее примера никуда не

годятся.

– Вы не понимаете, – продолжала эта милая и обаятельная дама, –

ПРОСТО У МУЗЫКАНТА ДУША ПОЕТ!

Так и окончился наш замечательный разговор. Смысл его был,

таким образом, следующий. Одной рукой можно писать доносы, а

другой – создавать прекрасные произведения искусства.

Мне захотелось вспомнить об этом разговоре именно сейчас, когда

история с Максимовой, как я полагаю, прояснилась.

Москва, 2008