году разогнали его старых недругов из РАППа, и он с восторгом приветствовал создание Союза писателей. Потом многих его хулителей и вовсе отправили копать золото на Колыму.

Но... Потом снаряды стали падать слишком близко – и Бабель забеспокоился. В одном из разговоров он сказал:

«Существующее руководство ВКП(б) прекрасно понимает, только не выражает открыто, кто такие люди как Раковский, Раскольников, Радек, Кольцов и т. д. Эти люди облечены печатью высокого таланта и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью нынешнего руководства. Но раз эти люди имеют хоть малейшее прикосновение к силам, руководство становится беспощадным: арестовать, расстрелять!»

Круто завернуто. Вот только вопрос: а в чем талант этих людей как государственных деятелей? Я не знаю. И никто не знает. Но для Бабеля это были «свои». Он совершенно справедливо предположил, что происходит замена поколения руководства страны. Правильно. Революция закончилась, революционеров пускали «налево». Так всегда бывает. Беда Бабеля была в том, что он именно с этим поколением был крепко повязан.

Бабеля арестовали в Переделкине в 1939 году. Заложил его Ежов, который к этому времени уже сменил кабинет наркома на камеру на Лубянке. Комиссар Кобулов очень интересовался обстоятельствами самоубийства Елены Ежовой. И в этой связи расспрашивал бывшего наркома о ее «литературном салоне». Вот тут-то Ежов и сдал Бабеля. Возможно, решил, что нехорошо получается: он сидит, а любовничек жены на свободе (Ежов о чем-то смутно догадывался).

По его словам, Бабель «за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уже о том, что Бабель демонстративно не желает выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает туда ездить к ней...».

А потом заявил, что Елена Соломоновна создала под его носом шпионскую организацию.

В общем, Бабеля взяли. Его допросы длились долго. К сожалению, я не имел доступа к данным архивным материалам. Опубликованы же лишь тенденциозно подобранные фрагменты. Но суть в следующем. Сначала он признался в шпионаже, троцкизме и тому подобном. Потом отказался от своих показаний. Так или иначе, 27 января 1940 года Бабель был приговорен к расстрелу и в тот же день казнен.

Бабель, как и Пильняк, пали жертвой своих обширных связей во властных структурах. Большие люди помогали им пробиться в советскую элиту. Стать не просто литераторами, а людьми, причастными к высоким сферам. Обычная болезнь творческой интеллигенции. Вспомните, как талантливый режиссер Эльдар Рязанов снимал убогий и холуйский фильм о Борисе Ельцине. Видимо, очень хотелось оказаться «при дворе»...

Что же касается упомянутых писателей – не повезло им. Не с теми связались. Оказались замешанными в нечистоплотные игры бывших революционеров, от которых отчетливо пахло изменой Родине.

Тут я отвлекусь. Вы никогда не задумывались – а почему вообще в тридцатых годах существовала вся эта судебная канитель? Зачем? Кому были нужны все эти признания? Кроме разве что героев публичных процессов. Если репрессии – это было простое уничтожение неугодных, к чему это все? Вот нацисты поступали куда проще – у них «нежелательных лиц» гестапо отправляло в концлагерь росчерком пера – без всякой судебной волокиты. Дешево и сердито. Так зачем в СССР нужны были все эти сложности? Есть очень простое объяснение. Потому что искали не призрак, а то, что на самом деле было.

Возможно, с ними расправились неоправданно свирепо. Но... Нельзя судить о том времени исходя из сегодняшних представлений. На карту было поставлено слишком многое. Не все, к примеру, знают, что с началом Второй мировой войны выяснилось: среди стран, воевавших с Германией, СССР оказался единственной страной, где не было «пятой колонны» – прогермански настроенных общественных деятелей. А они ведь были. Как среди троцкистов, так и среди «военной оппозиции». Которые полагали – пусть Гитлер одержит победу, тогда сталинский режим рухнет. А уж мы с Гитлером потом как-нибудь замиримся. Вот и проводились зачистки, в результате которых пострадали многие – те, кто играл не на той стороне...

А эта «пятая колонна» во многом виновата в крахе Франции. А уж как подобных господ сажали в Великобритании и США... В последней стране, на которую, кстати, ни одна бомба не упала, ВСЕХ граждан японского происхождения загнали в лагеря. Об этом упоминать не любят. Потому что, как принято у «творческой интеллигенции», люди думают о себе, и только о себе. На всех остальных им наплевать.

Эта глава получилась очень мрачной, поэтому в завершение имеет смысл упомянуть о явлении, которое в русской культуре пошло именно от описанных событий. Ехидный критик Виктор Топоров назвал его «институтом литературного вдовства».

А дело вот в чем. Существует стойкий миф о жизни и деятельности Булгакова, Мандельштама и других «жертв режима», выдержанный чуть ли не в житийных тонах. Он вбит гвоздями и действует на уровне подсознания. Вот, к примеру, в сериале «Мастер и Маргарита» режиссер буквально втискивал в роман мрачные политические аллюзии, которыми в романе и не пахло. Так, в романе представители органов выглядят скорее недотепами полицейскими из французской кинокомедии, нежели жуткой силой. Но... Булгаков же был страдальцем по жизни. Это все знают. Авторы телепередач о нем привычно ведут рассказ в заупокойном тоне. Так принято. Страшно подумать, что наснимают, если кому-то придет в голову сделать фильм об Осипе Мандельштаме. Такова традиция. Откуда она пошла? От воспоминаний вдов Булгакова и Мандельштама, которые в застойное время в среде фрондирующей интеллигенции были признаны истиной в последней инстанции. Шаг вправо, шаг влево считался кощунством.

«Если отвлечься от Лили Брик с ее своеобразными ресурсами, мотивациями и апелляциями, то славу первой вдовы литературного королевства по праву делят третья жена Михаила Булгакова и единственная Осипа Мандельштама. Они же обозначили контуры мифа противостояния – Вождю, системе, литературной среде, общей банальности и рутинности бытия, не овеянного дыханием Гения, – и создали как аналог храма культовый литературный салон, в случае Надежды Яковлевны с особо резким привкусом опасности и подполья. Согласно новейшим подсчетам М.Л. Гаспарова, по частоте появлений стихов на страницах «Правды» в начале тридцатых первое место занимал Пастернак, а второе – Мандельштам; Булгаков пламенно и долгое время взаимно любил Сталина, а «Белая гвардия» сделана была, как и сам МХАТ, «государственной» – но что с того! Первые вдовы позаботились, чтобы нам запомнилось нечто прямо противоположное...

И как было тягаться с этим хотя бы незамысловатым и конфузным воспоминанием Ольги Ивинской (несколько смягченным в выпущенной в России версии, но ведь была задолго до того и полная, «тамиздатская»)! Пастернак представал в них не столько автором гениальной лирики, сколько простаком, эгоистичным и едва ли не трусоватым: выдирал из собственных сборников посвящения арестованной возлюбленной; сочинив «Свечу», тут же обсуждал с «Ларой»[38] возможности пристроить ее в «Новый мир»... Он был не чета страждущему герою Булгакову и героическому мученику Мандельштаму. И даже если все сказанное всеми тремя про всех троих было чистой правдой, правда первых вдов работала на создание и упрочение мифа, а правда Ивинской (точно так же, как и правда Эммы Герштейн в ее воспоминаниях о Мандельштаме, опять-таки в их парижской, «тамиздатской» версии, или Натальи Роскиной в мемуарах о Заболоцком) – на его развенчание. Что и доказывает, что писателю в России следует умереть рано, жить долго, а главное – жениться с умом» (В. Топоров).

Ну а дальше в сложившуюся схему стали втискивать и остальных. Того же самого Бориса Пастернака или Исаака Бабеля. Получились «жития» героических борцов с «советским деспотизмом», которые, несмотря ни на какие невзгоды, продолжали говорить народу правду... Альтернативой советского мифа о литературе стал антисоветский.

Доходит до идиотизма. Так, недавно в одной статье я прочел, что Бабель в «Конармии», оказывается, разоблачил зверей-большевиков. То-то бывшие конармейцы, сами вдоволь порубавшие и белых, и махновцев, и поляков, помнили его тексты чуть ли не наизусть.

Любят у нас в России превращать людей в гранитные памятники.