Ежов, правда, недолго пережил писателя: ему пришлось за все ответить. Но он продолжал губить людей, даже находясь в камере...
Исаак Бабель. Опасные связи
Бабель является одним из немногих деятелей культуры того времени, которого с некоторой натяжкой можно назвать жертвой Берии. Да-да. Лаврентий Павлович, который с подачи Хрущева в массовом сознании является чуть ли олицетворением зла, на самом-то деле к массовым репрессиям не причастен! Ни к 1937 году, ни к послевоенным. Вообще-то представления о массовости репрессий, мягко говоря, слегка не соответствуют действительности. Сведения о миллионах арестованных в тридцатых не подтверждены ничем, кроме фантазии авторов, которые ссылаются друг на друга. На самом-то деле в 1938 году в лагерях находилось около полутора миллионов человек. То есть столько же, сколько теперь в одной только России. Другое дело, что под раздачу попадали те, кто привык считать себя неприкосновенными. Элитой. Потому-то они так отчаянно шумели, когда их выпустили. Так вот и сегодня наши олигархи, которым пусть робко и неуверенно, но все-таки начали наступать на хвост, сразу же завопили о «повторении тридцать седьмого».
Но вернемся к Бабелю. Об этом писателе в последнее время накручено огромное количество вранья. По той простой причине, что если его еще можно считать жертвой Сталина, то жертвой советской власти – ну уж никак.
Бабель принадлежал к той категории молодых людей, которые воспользовались открытыми революцией «социальными лифтами». Есть такое понятие в социологии. Оно обозначает возможность тем, кто был никем, мгновенно стать всем. Чем общество более устойчиво, тем таких «лифтов» меньше. Революция, соответственно, открывает их во множестве. Ломка и перетряска всего требует огромного количества новых людей. Возможностей полно. Было бы желание. У молодого, никому не известного еврейского юноши из Одессы такое желание имелось. В революционные дни он оказался в Петрограде и тут же включился в процесс. Вскоре он оказался на должности переводчика в Иностранном отделе ЧК. Те, кому этот факт биографии писателя не нравится, сбивчиво бормочут, что, дескать, Бабель пошел в чекисты «из любопытства». Может быть. Наверное, руководимый этим же чувством он ходил в «продовольственные экспедиции» – мероприятия, представляющие собой нечто среднее между заготовкой продуктов и карательными операциями. Этот факт писатель впоследствии с гордостью вспоминал. Поймите меня правильно – я этим ничего не хочу сказать плохого. Если бы мне в 1918 году было двадцать лет, я, наверное, тоже бы попросился в чекисты. Бабель просто воспользовался одной из предоставлявшихся возможностей. Вот и все. При том, кстати, никакого увлечения революционными идеями за ним не было замечено. Ни тогда, ни после. С чекистами Бабель сохранял прекрасные отношения до самого своего ареста. В 1920 году Бабель поучаствовал еще и в советско-польской войне, творческим результатом чего стало произведение, сделавшее его знаменитым, – повесть «Конармия». Публикация наделала много шума. Я уже упоминал, что бывший командир Первой конной армии Семен Буденный разразился гневным протестом, обвинив писателя в искажении правды. Повесть, рассказывающая о вверенной Буденному армии, и в самом деле вышла страшноватая. Вот маршал и обиделся. Но тогда это никого не взволновало. Потому как другие тогдашние «хиты» о Гражданской войне – «Разгром» Фадеева или «Железный поток» Серафимовича – были еще страшнее. Было много живых свидетелей, которым как раз и нравилось, что написано, как все обстояло на самом деле.
Отвлекаясь от темы. Многим военачальникам всегда и всюду не нравились произведения, рассказывающие правду о войне. Множество сердитых генеральских слов было сказано о художнике- баталисте Верещагине, о Нормане Мейлере[36], о Константине Симонове. Не говоря уж об Эрихе Марии Ремарке, Ричарде Олдингтоне[37] или Юрии Бондареве. Генералы любят, чтобы описывали их победы, но не то, какой ценой они достаются. Потому что война во все времена – вещь очень некрасивая.
Что же касается Бабеля, то ему «Конармия» принесла не только читательскую популярность, но и дружбу больших красных командиров. Это были далеко не последние люди. Примаков, Шмидт, Путна и кое- кто еще. В историю они попали, правда, не из-за своих воинских талантов, а потому, что в тридцать седьмом загремели по обвинению в «военном заговоре». Как уже говорилось, сегодня доказано: заговор и в самом деле имелся. Кстати, Лиля Брик, ставшая уже после смерти Маяковского супругой Примакова, в существовании заговора тоже не сомневалась. Как пояснял Бабель на следствии, красные командиры очень любили его произведения.
«Что связывало меня с ними? В первую очередь – восторженное и безоговорочное их преклонение перед моими конармейскими рассказами... Рассказы читались ими чуть ли не наизусть и неистово пропагандировались при всяком удобном случае».
Какому писателю такое не понравится? Когда тобой восхищаются влиятельные, сильные и крутые люди, во многом похожие по психологии на крупных бандитских авторитетов начала девяностых. Наши деятели культуры недавнего времени тоже ценили подобную дружбу.
Бабель также активно дружил и с чекистами. По тем временам в этом не было ничего удивительного. Чуть ли не все литераторы с ними дружили. Это не значит, что писателей «курировали». Когда большие чекистские начальники пьют водку с тружениками пера, это называется по-другому. К работникам органов у Бабеля было очень трогательное отношение. Вот что он писал в одном из писем о своем намерении написать книгу о чекистах.
«...Не знаю, справлюсь ли, – признавался писатель, – очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю... просто святые люди. И опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, – это меня как-то даже и не интересует».
Что тут сказать? Нормальное самодовольство писателя, приближенного к власти. В это время он неплохо зарабатывал, свободно ездил за границу и вообще чувствовал себя как за каменной стеной. Не зря он любил повторять: «Со мной не случатся две неприятности. Я не забеременею и меня не арестуют».
В тридцатых Бабель взлетел на самый верх. Он стал завсегдатаем так называемого «салона Ежова». Точнее, нарком НКВД играл тут не главную роль. Хозяйкой салона была его жена Елена Гладун. Тут бывали многие известные люди – к примеру, журналист номер один страны Михаил Кольцов, певец Леонид Утесов и многие другие. А Бабель чуть ли не прописался. Более того, писатель, что называется, вконец зарвался – он спал с женой наркома НКВД Еленой. Вот это уж игра с огнем в самом полном смысле слова. Но, кроме того, жена Ежова сама была не последним человеком среди тех, кто определял издательскую политику – и в награду за постельные услуги подкидывала Бабелю выгодные и престижные заказы. Так что, возможно, в этом был смысл...
Вообще, Елена Ежова была загадочной личностью. По многим сведениям, она имела шашни с английской разведкой. Люди Берии, начав собирать компромат на Ежова, накопали довольно много интересного. Не менее замечательной личностью был и журналист номер один Михаил Кольцов. Журналист он был и в самом деле прекрасный. Причем, в отличие от большинства своих коллег, имел убеждения. Троцкистские. Для того чтобы в этом удостовериться, не нужно даже обращаться к документам – можно просто почитать его статьи. Но самое интересное даже не в этом. А в том, что во время командировки в Испанию Кольцов ввязался в игры с уже упоминавшимся троцкистом и шпионом Андреа Нина.
Можно, конечно, считать, что все эти дела сфальсифицированы, а показания выбиты. Только вот зачем тогда люди Берии несколько лет упорно пасли Кольцова, Бабеля и еще кое-кого из их друзей? Казалось бы, если дела все равно «рисуются» на пустом месте, к чему эти сложности? С помощью пыток можно заставить человека признать ВСЕ что угодно. Герои, выдерживающие профессиональный «допрос с пристрастием», существуют лишь в романах для юношества. Другое дело – нет никакой гарантии, что под пытками человек расскажет правду, а не все, что придет в голову, – лишь бы прекратить мучения. Значит, если нужна правда, надо не пытать, а копать. Что и делали.
Вся эта история так и осталась темной. Елена Ежова в момент ареста мужа находилась в больнице, где и была найдена мертвой. Официальная версия – самоубийство, отравление люминалом (снотворным). Но возможно, ей и помогли уйти из жизни. Только в любом случае это сделали не ребята Берии, которые были заинтересованы, чтобы раскрутить ее на компромат на Ежова и его окружение.
Но вернемся к Бабелю. До середины тридцатых он был вполне спокоен. В 1934
