Союза писателей В. Ставский (писатель-романист) пишет письмо наркому НКВД Ежову, в котором обвиняет Мандельштама, что тот намеренно создает вокруг себя шумиху, выставляет себя в качестве жертвы. И просил принять меры.
Заметим, это не донос, а вполне официальное заявление, к которому приложен отзыв о стихах Мандельштама. Отзыв, прямо скажем, весьма нелестный. Подписан он Петром Павленко, не каким-нибудь халтурщиком, а будущим автором сценария к фильму Эйзенштейна «Александр Невский» (на ТАКОЙ фильм халтурщиков не ставили). Кстати, товарищ Ставский был тоже своеобразным человеком. Пламенный революционер, комиссар времен Гражданской войны, несколько раз раненный. Так что, возможно, он и в самом деле писал что думал. К тому же, честно говоря, складывается впечатление, что так оно и было – уж больно настойчиво Мандельштам обходил литературные квартиры.
Кстати, впоследствии Ставский, будучи на войне военным корреспондентом, погиб на боевом посту – от пули немецкого снайпера. Как журналист, я снимаю перед ним шляпу. Этот человек умер, выполняя свой долг. «Помянуть нам впору мертвых репортеров»
А Мандельштам... На этот раз Сталин не выручил. На дворе был разгар ежовщины. Мандельштаму быстренько пришли «контрреволюционную агитацию» и закатали на пять лет на Колыму. Там его след теряется. Существует версия, что его кто-то там видел, но она очень недостоверна.
Но, честно говоря, если кто-то о Мандельштаме и помнит, кроме профессиональных филологов, то лишь благодаря раскрученному вдовой мифу. Даже в застойное время в среде фрондирующей интеллигенции его чтили – но не читали. Самиздатовские и «тамиздатовские» книги поэта со значением передавали друг другу – и все. И дело не в том, что его не печатали. Есенина тоже не печатали. Но вот, к примеру, мой отец узнал его стихи в 1940 году в устной передаче. Маяковского в застойное время с упоением читали даже те, кого от любого признака «совка» тошнило. А Мандельштам... Жалко, конечно, человека. Не повезло ему. Но и многим другим повезло не больше.
Борис Пильняк. Игра втемную
Борис Пильняк – во всех отношениях является интереснейшим представителем той эпохи. В двадцатых годах это был, пожалуй, самый читаемый писатель. Ну разве что если не считать Зощенко. Но последний был все-таки юмористом. А Пильняк писал серьезные и достаточно замороченные в модернистком ключе произведения. Недаром лефы не уставали возмущаться, что, мол, этот Пильняк взял наши наработки и их «разбавил». То есть позаимствовал лучшее из авангардных изысков и довел их до массового читателя.
Настоящее имя писателя – Борис Вогау. Он родился в 1894 году и происходил из поволжских немцев. В литературу вступил с романом «Голый год», посвященным Гражданской войне. Произведение было написано в ярко выраженном модернистском ключе. Многие образы оттуда – например, большевики как «кожаные куртки», эдакие безличные, но грозные бойцы – ему припоминали потом до конца жизни. Но роман был по-всякому «за революцию». К тому же он понравился. Модернизм в нем был к месту, подчеркивая ту безумную, трагическую и великую эпоху.
Вскоре пришла слава. Пильняк много писал и столь же много печатался. Приклеенное «пролетарскими» писателями определение «попутчик» ему особо не мешало. Кроме того, Пильняк свел знакомство с Троцким и его окружением. Как мы помним, Лев Давидович общался лично со многими заметными писателями и поэтами. Но Пильняк пошел дальше шапочного знакомства, он близко сошелся с окружением Троцкого. Одним из его знакомых стал Карл Радек.
Об этом человеке стоит рассказать поподробнее. Карл Радек (Собельсон) был и сам талантливым литератором. Но изящной словесностью он занимался постольку-поскольку. Более его увлекала революция – причем в самых крайних ее формах. Карл Радек был представителем нередко встречающегося среди революционеров типа авантюристов, которым не очень интересен результат, но зато очень привлекает сам процесс. Из такого теста был и знаменитый террорист Борис Савинков, тоже, кстати, талантливый писатель. Биография Радека читается как приключенческий роман. В 1917 году он вместе с Лениным вернулся в Россию в том самом запломбированном вагоне. После революции он отправился раздувать революционный пожар в Германию. Как известно, революция там случилась, правда, не большевистская. Крайне левых, в том числе и Радека, повязали за экстремизм, но потом выпустили. В 1923 году, когда в Германии снова накалилась обстановка, Радек отправился туда, дабы все-таки устроить переворот. Он участвовал в организации знаменитого Гамбургского восстания, на которое было угрохано множество денег и которое закончилось полным пшиком. Недаром Радек окопался в Коминтерне – странной организации, которая, как считалось, занимается подготовкой мировой революции. На это дело в нее закачивались огромные средства, которые растворялись в воздухе. Коминтерн, по сути, не подчинялся никому и ни перед кем не отчитывался. Замечательная структура – много денег и возможностей и никакой ответственности.
Среди высших руководителей страны более всех любил Коминтерн Троцкий. А вот Сталин испытывал к этой тусовке плохо скрываемое отвращение. Он вообще не любил авантюры – действовал медленно, но верно.
Но вернемся к Пильняку. Его первым серьезным конфликтом с властью стала «Повесть непогашенной луны», вышедшая в 1926 году. Точнее, напечатанная. Потому что за ворота типографии тираж так и не вышел. Конфисковали и отправили «под нож». Это был первый подобный случай в истории советской литературы.
«Повесть непогашенной луны» рассказывает обстоятельства смерти некоего большого командарма, погибшего на операционном столе. Современники легко узнавали здесь историю, случившуюся с героем Гражданской войны Михаилом Фрунзе, который к тому времени заменил Троцкого на посту наркома (министра) обороны. В повести Пильняка дело изложено так, что героя, по сути, «зарезали» на операционном столе, проводя ненужную операцию язвы желудка. Разумеется, это было сделано по приказанию с самого верха. А если точнее, то Сталина, который легко узнается за безымянными героями.
Вообще-то данная версия проверялась историками. И выглядит крайне сомнительной. Скорее всего, Фрунзе все-таки пал жертвой врачебной ошибки. Но понятны и слухи об убийстве. Они всегда возникают в подобных случаях. Конечно – герой войны погиб так нелепо[34].
Но в случае с Пильняком дело было сложнее. По сути, эта повесть – типичная «заказуха». Идею ему подкинули люди из окружения Троцкого. Конкретные детали подбросил чекист Агранов, большой любитель литературы, друг Маяковского и в то же время убежденный троцкист. Карл Радек читал рукопись и ее редактировал. Это надо понимать. Пильняк был из тех писателей, которых можно назвать «стилистами». Таким людям важнее не «о чем», а «как». Подобные авторы очень болезненно относятся к правке своих произведений. И чтобы Пильняк вот так запросто дал кому-то редактировать свою повесть... Но зато, как потом признавался Пильняк, Радек ему «оказывал материальную помощь». Видимо, из тех же бездонных запасов Коминтерна. Писателю, который уж точно не бедствовал. Это и называется на современном журналистском жаргоне «заказухой».
История для Бориса Пильняка не аукнулась никакими особенными неприятностями. Он продолжает широко печататься, но все больше уходит в оппозицию. Причиной второго скандала стала напечатанная в Германии повесть «Красное дерево». Ее назвали контрреволюционной. На самом-то деле пафос автора в том, что революция стала какая-то «не такая». Переродилась в общем. Это одно из ключевых положений оказавшегося в эмиграции Троцкого. Он изложил все точно – революция кончилась, началась империя. Пильняку больше нравилась революция. Бывает.
Писателя, как тогда было принято, серьезно критикуют, но опять же ничего особо страшного не происходит. Он не просто пишет и печатается, но и продолжает оставаться в писательском истеблишменте. После образования Союза писателей именно Борис Пильняк возглавляет кооператив по строительству знаменитого писательского поселка в Переделкине. Те, кто жил в советское время, понимают, ЧТО это за должность. Страсти по писательскому «дачному вопросу» замечательно описаны в «Мастере и Маргарите». В ССП было точно так же. Характерно, что позже, в тридцать седьмом, когда кое-кого из писателей стали арестовывать, первое, с чем обращались литераторы в органы, – а можно ли занять освободившуюся дачку...
