словом с mademoiselle Шепелевой.

«…La etourdie [402], кокетка, истинно так, по словам, что донесли до меня! Но вестимо, Андрею Павловичу по нраву женские персоны подобного склада, раз второй раз на ту же рану сыпет соли… Воля Господа покарать в той же степени того, кто так жестоко поступил с родным братом! Изведать Андрею Павловичу той же муки, что mon pauvre Boris испытал… ce marriage est pour lui peine! [403] Таковы мои слова на сей счет. И коли в нем осталась хоть капля разума, он откажется от своего намерения и уступит моему выбору…»

Андрей написал тогда в ответ, что остается при своем решении. Он женится на Анне Михайловне Шепелевой, и, коли нужда придет, даже без материнского одобрения. И такова его воля!

Более слов от матери он не получал. Писала только Софи, в конце каждого письма, ставя неизменное «Maman шлет вам, mon cher frere [404], свое благословение материнское». Но они оба знали, что эта приписка делалась только по доброте душевной Софи, что Алевтина Афанасьевна никогда не передавала этих слов сыну, которого вычеркнула из своей жизни.

Порой Андрей за эти дни, проведенные в Агапилово при восстановлении здоровья, хотел упасть на колени перед матерью, прошептать, что он солгал, обманул их всех, спасая Надин, спасая брата от той дуэли, которая свершилась все же позднее. Он сам себя загнал в ловушку, пытаясь уберечь то, что нельзя было сохранить в целостности. Судьба уже запустила маятник, отсчитывающий дни до трагедии, унесшей жизнь брата, а Андрей только отстрочил ее, но не устранил той опасности, что висела над их семьей. Думал, что смог, но, увы…

Но потом он видел холодные глаза матери, ее поджатые губы. Вспоминал, как она была нежна с Борисом и скупа на ласки к нему, Андрею, как всегда выделяла старшего перед младшим. И понимал, что ничто уже не переменит ее отношения к нему. Для нее он виновен. И даже его оправдания не помогут снять той вины или уменьшить ее груз. Только усилит ненависть матери к Надин, неприязнь к маленькой Тате, которую та незаслуженно считала прижитой не от Бориса. Кто ведает, на что толкнет эта ненависть его мать? Ведь Андрей знал, какова она по натуре — мстительная, злая на язык, жестокая. Но он любил ее и такой… Матерей не выбирают, и даже тех, кто ненавидит всем сердцем, любят от души, до темноты в глазах, до слез на глазах от несправедливости. Любил и прощал ее ненависть и ее равнодушие к его ранам, к его боли, к его мукам, которые он испытывал ныне, запертый волею судьбы в стенах усадебного дома в Агапилово.

Вестимо ли это, усмехнулся Андрей, бросая сорванный с ветви ивы длинный желтый листок в пруд и наблюдая, как расходятся круги по воде при этом. Порой ему даже казалось, что мать волнует больше целостность московского дома после того зарева, что было видно несколько ночей в небе со стороны первопрестольной, чем целостность его костей.

Позади него раздался шорох опавших листьев, и он резко обернулся. Аккуратно ступая по сухой листве, приподнимая подол бархатного пальто и платья, шла Надин. Она на миг остановилась, заметив, что Андрей увидел ее, но путь свой продолжила и вскоре заняла место возле него на берегу пруда.

Долго молчали, глядя в темные воды, на поверхности которых плавали ярко-желтые листья, упавшие с близстоящих деревьев, наблюдая за этими «корабликами», которых куда-то гнал ветер. Потом Андрей повернулся к ней и взглянул на нее, напряженную, бледную.

— Мне сказала Софи, ты через три дня в полк? — спросила она тихо, и он кивнул, помимо воли оглянувшись в сторону дома. Ему не хотелось, чтобы мать увидела его и Надин в этом невольном уединении возле ив. Не ради себя и не ради спокойствия матери, и даже не ради самой Надин, которой все-таки следовало быть осторожнее со свекровью. Ради Таты, которая до сих пор не могла взять в толк, отчего с ней так холодна бабушка по отцу, которая так быстро подрастала и скоро будет многое подмечать, о многом думать.

Ранее Надин приезжала в Агапилово всегда с Татой, этой маленькой шалуньей и егозой, так похожей на брата, особенно, когда ей что-то было по не нраву, и она поджимала обиженно губы. Андрей отчего-то привязался к племяннице гораздо крепче, чем бывало обычно в семьях их круга, потому мать и стала зло обвинять его в том, что кровь в Тате не Бориса, а его кровь. C’est absurdite! Он не касался Надин ни разу с того дня, как вернулся в Агапилово в 1806 году после похода в Австрию, и того самого вечера, когда он едва не потерял голову год спустя…

Хотя, надо признать, что мать имела право думать так. Учитывая то, что, как ей казалось, она знала достоверно.

— Ты толком не здоров еще, — произнесла Надин и взмахнула ресницами, как только она умела это делать — очаровывая глубиной своих карих глаз, озорством, что светилось в глазах. Флирт был у нее в крови, как понял Андрей позднее. Она не могла не очаровывать любого, кто стоял перед ней — будь это простой офицер или сам император. А очаровав, можно было вертеть на свой лад дело. Когда тот, кого так манили к себе эти глаза и эти изогнутые в улыбку губы, уже был готов на все ради этой красоты.

— Ты толком не здоров, я справлялась, — продолжила она. — Что тогда? Что тянет тебя вернуться туда?

— Ты забываешь о долге офицера, — мягко сказал Андрей. — А он аккурат в том, чтобы занять место в рядах и так уже поредевшего полка. И пока неприятель на этой земле, разве может ли быть иначе, Надин?

Да, полк их снова заметно поредел. Конечно, не так, как тогда, при Аустерлице, но все же потери были весьма ощутимы. Погиб командир полка, барон Левенвольде, сгинул на позициях неприятеля застреленный уланом Римский-Корсаков, а кроме них не досчитались убитыми еще трех офицеров, не считая нижних чинов. Около четырех офицеров, включая его самого, выбыли из-за ранений, двое пропали без вести. Как мог он, зная это, оставаться здесь, под Коломной, наслаждаясь этой видимостью прежней мирной жизни? И зная, что она там, за той чертой, разделившей ныне страну на части?

— Рука уже действует, а голова… я сражаюсь все же не головой, — усмехнулся Андрей. Надин нахмурила носик недовольно.

— Я ведаю, отчего ты желаешь вернуться в полк так скоро. Говорят, что планируют дать еще одно большое сражение Наполеону, как только он отступит от Москвы. И ты желаешь быть именно там, горячая голова, — а потом добавила тут же, едва сделав паузу. — И вести желаешь получить из первых рук. Ведь только отказы приходят, верно?

Она смотрела на него внимательно, не отводя взгляда, стремясь прочитать по его лицу, о ком более тревоги у него в душе — о тетушке ли, о которой ничего неизвестно доныне, или о невесте, что выехала вместе с той из Смоленщины. Андрей тоже молчал, думая о своем.

Прошка вернулся пару седмиц назад, привезя известие, что в тульской деревне барышни Шепелевой так и не было. Тетка Анны, уехавшая вместе с семейством старшей дочери, в калужские земли, спасаясь от француза, тоже ничего не знала о судьбах Катиш и Анны и просила тотчас уведомить ее, если Андрей проведает о тех хотя бы что-то. И из имений графини почти каждые три дня приходили письма от управителей и старост, что барыня в тех не появлялась. Последним пришло письмо из столицы от главного управляющего, господина Арндта, в котором тот говорил, что графиня из Гжатска в Петербург не приезжала. Он тоже был обеспокоен судьбой жены, которая осталась при Марье Афанасьевне, и умолял его написать к нему последние вести о судьбе графини Завьяловой и ее подопечной, госпоже Арндт.

Никто ничего не знал. И эта неизвестность сводила с ума Андрея, мешала уснуть ночами, когда он думал и вспоминал, как жесток может быть неприятель на захваченных территориях. «Убереги», просил он мысленно, когда крестился на службах в церкви, глядя на лики святых. «Убереги ее, раз я не сумел…»

В Агапилово со всей округи приезжали с визитами, чтобы взглянуть своими глазами на выжившего в том знаменитом уже сражении Оленина, послушать, как проходило сражение из первых уст, как атаковали кавалергарды кавалерию, защищая батарею, на которой сражался генерал Раевский. И как был контужен упавшей подле гранатой, когда уже отошел полк к своим позициям.

— Если бы не егеря, что случайно заметили меня и тех мародеров на поле, не сидеть бы мне здесь, — говорил Андрей в который раз любопытным гостям. Мужчины хмурили лбы и крутили усы, барышни же томно вздыхали и бледнели лицом, пытаясь представить то, о чем рассказывал Оленин. — Одного француза уложили на месте метким выстрелом, другой сумел убежать. Благо, все это до того, как удар прикладом лишил бы меня жизни. Но этого я не видел — признаюсь честно, лишился духа прежде. Очнулся только в лазаретной телеге, подле других раненых. Мне после сказали, что я удачлив, вестимо. Ведь уже снимались