снова кивнула она головой, качая кружевными оборками своего чепца. — Кто ведает не солгал ли он о том, лишь сбить вас с толку, ma chere? Я не верю… и вы не верьте! Надобно только дождаться… Вон Петр Михайлович вести привез, что ушел из первопрестольной Буонапарте еще в начале месяца. Знать, вскоре и решится все. Надобно только верить, Анна. Верить в благой исход и молить о нем.

Известие об оставлении Москвы подтвердил и Лозинский, что пришел неожиданно для Анны в ее покои. Она только и успела закрыть дверь спальни на ключ, заслышав, как открылась дверь будуара и тяжелую мужскую поступь по паркету. Никто из лакеев не смел к ней войти без позволения на то, а ответа на этот стук она дать не успела — только набросила капот, поднимаясь с постели. И Петруша… звук был бы иной — тяжелый стук костылей о пол. И она, даже толком не думая, по какому-то наитию скорее, бросилась к двери из будуара и заперла ее, повернув ключ на два оборота.

Такой же резкий, но тихий и осторожный стук в дверь. А после дернулась ручка, словно тот, кто был с другой стороны, планировал так же ступить и в ее спальню. Нагло. Без позволения. Пользуясь явно тем, что ее близкие не столь сильны ныне для отпора. Явно зная, что Глаша ушла в «черную» кухню на ужин, оставив барышню одну в покоях. Пантелеевна же, мучаясь болями в спине, уже несколько дней не приходила, пережидая приступ хвори, приходящей к ней с холодами.

Анна растерянно огляделась, размышляя, как ей следует поступить ныне. Колокольчик для прислуги остался на столе в будуаре. Число лакеев в доме резко сократилось в сравнении с довоенным временем, на втором этаже у покоев почти не дежурили, значит, кричать бесполезно. И окон не открыть, чтобы крикнуть дворовым или докричаться до швейцара в передней — рамы заколочены крепко как обычно на зиму.

И снова стук в дверь. На этот раз еще тише, чем прежде. И оклик из-за створок, подтверждающий подозрения Анны:

— Аннеля!

— Qu'est-que vous voulez de moi? [382] — ответила она громко, стараясь не выдать голосом своего отчаянья и растерянности. Домашние, скорее всего, сейчас внизу, в столовой, куда спустились на легкий ужин. Она одна… совсем одна…

— Откройте дверь, Аннеля, — попросил Лозинский, проводя с той стороны ладонью по дереву двери. Словно желая коснуться ее через створку, представляя ее тонкую фигурку позади той. Он успел забыть, как она красива, за то время, что не видел ее. Пару дней он пробыл в Гжатске, куда уехал, планируя разузнать, что известно об исчезновении того отряда, что был перебит в Милорадово. И узнать, каково положение Великой армии, что слышно о ходе военных действий, о планах императора. Услышанное настораживало, а письмо, полученное от кузена, служившего в Почетной гвардии Наполеона, дошедшее через несколько рук из какого-то незнакомого русского местечка, толкало к действиям.

«…Император удручен и растерян, это видно каждому, кто знает его, кто привык видеть его совсем иным…. Все предложения о мире не имели отклика, русский император малодушно, по мнению генералов Наполеона, решил хранить молчание. Но уже ясно, что именно он будет отныне диктовать условия…. Командующий русской армией тоже отклоняет все попытки сговориться… Влодзимеж, пишу, как есть, как вижу, как знаю — ныне уже определенно. Кампания императора проиграна после этого боя близ Винково [383]… Убиты два генерала Мюрата, потеряны несколько десятков орудий, и снова тысячи убитых… Русские хоть также потеряли многое и при Бородино, и при этом бое, но еще сильны. Наши же войска тают на глазах. Бражничество, разбой, дезертирство — о, это уже не Великая армия, это жалкая насмешка!.. Идем к Калуге, но уже видно, что это попытка потерпит крах, если сумеем прорваться через русских, и тогда только один путь — по выжженной Смоленской земле, пожинать плоды содеянного. И уже не будет марша по тракту, будет только уничтожение того, что еще не разрушено, не разграблено, не побито, вымещение злости, разочарования от неудач и несбывшихся надежд…»

И вот он здесь, под ее дверьми в бессмысленной попытке убедить ее разум, если не сумел достучаться до ее сердца. «Я не люблю вас…», эти четыре слова до сих пор жгли его, мешали уснуть по ночам, вызывая в душе какую-то странную тоску и сожаление.

— Аннеля, — тихо позвал Влодзимир, но она не открыла ему, только проговорила из-за двери, в волнении пройдясь до окон и обратно, к кровати:

— Зачем? Зачем вы здесь? Неужто не понимаете…?

— Вы избегаете меня, я лишен иной возможности увидеть вас, поговорить. Оттого и рискнул прийти сюда.

— Задумались вы, отчего я не даю подобной возможности вам? — она устало опустилась на постель, обхватывая плечи руками, кусая губы в волнении. Что ж, быть может, и к лучшему, что поговорят ныне. Вскроются карты. Все до единой! — Я не желаю ни видеть вас, ни говорить с вами. Никогда!

— Вы лжете! — резко ответил из-за дверей Лозинский, сжимая пальцы в кулак. — Лжете!

— Помилуйте, пощадите меня… Вы ведь губите меня. Губите! Отчего вы тут? Разве не ведаете, чем может обернуться для меня этот ваш визит в мои покои?

— Тем лучше, — твердо сказал Влодзимир. — Тем лучше. И для меня, и для вас. Выслушайте меня, Аннеля, позвольте высказаться до конца, пока не вернулась ваша девушка, или кто иной не прервал наш разговор. Я ни единого слова лжи не произнес в ту ночь. Ни единого! Вы нужны мне. Я желаю видеть вас подле себя каждый миг из этой жизни. Ни одна женщина не слышала этих слов от меня, только вы. Только вы вызвали во мне эту бурю…. И потому я прошу вас — уедемте со мной! Моей панной, моей супругой! Наполеон покинул Москву на первой седмице, оставил град. Будет иное сражение. И коли он проиграет его, то прежняя Фортуна оставит его, а вся кампания потерпит крах. Русские будут пытаться толкнуть его на ту же дорогу, по которой он пришел, ибо то, что не сделают картечь и сабли, отменно довершит голод. На версты вокруг тракта все выжжено и разорено. И тогда в поисках довольствия французы повернут вглубь от тракта. А это значит…

Он замолчал, не стал расписывать ту картину, которую уже видел перед глазами. Но Анна поняла то, о чем Влодзимир промолчал. Снова прольется кровь, если не успеют крестьяне скрыться в лесу. Снова грабежи и насилие. Только на этот раз не будет поблизости отряда из леса. А плохо обученные сражаться крестьяне не смогут дать достойный отпор тем, кто привык убивать, тем, кто превосходно вооружен и зол от голода, холода и неудач, преследующих по пятам с самой Москвы.

— Я прошу вас, уедемте, — говорил из-за двери Влодзимир. — Вы не понимаете, что здесь будет твориться, если Наполеон повернет на Смоленский тракт. Вы видели лишь часть той громады… часть армии. Уедемте в Бельцы. Я рассказывал вам про мой родной фольварк?

И он завел рассказ о том, как красив вид с замковых стен, какие залы с большими каминами внутри самого замка. И пусть с потолка кое-где уже начала отваливаться штукатурка или лопаться краски на росписи. Пусть меж плитками замковой площадки стала прорастать трава, а некоторые стены ограждения замка постепенно разрушались. Все потому, что не было давно хозяина в том месте — родители Влодзимира предпочитали жить в большом городском доме, более удобном для комфорта, а сам Влодзимир не находил времени на обустройство и ремонт замка.

— Ранее я не думал о Бельцах, как о том месте, куда желал бы привести свою жену, но ныне… Вам бы понравилось там. Вишневые деревья близ замковых стен в саду. Пруд в версте от замка с красавицами- ивами, склонившимися к самой воде. Изумительный вид на окрестности с высоты единственной сохранившейся до наших дней башне. Тишина и покой. Дивный край родной… Позвольте мне показать его вам.

— Вы потеряли разум, — только и ответила на это из-за двери Анна. — Вы ведь знаете, что это невозможно. Я сговорена, я связана словом… и связана иными путами, более крепкими, чем просто обещание стать супругой.

— Никогда и никто не любил вас так, как вы того достойны! — запальчиво воскликнул на это Лозинский, с трудом перебарывая желание ударить кулаком в эти деревянные створки, ударить ногой в место замка, открывая ту. — Вы обманываете саму себя! Даже если ваша призрачная тень жива и здрава где-то близ Москвы, вспомните, отчего он руки вашей просил. А раз не помните, то спросите графиню. Хотя не уверен, что она скажет вам правду — уж слишком трясется, как наседка, лишь бы удержать вас при себе да подальше от меня.

— Вы не можете этого знать! — резко проговорила Анна тут же, но ухо Влодзимира уловило неуверенность в ее голосе. Он понял, что нащупал то самое место, давя на которое, сумеет выиграть в итоге.