слаб, Мария без труда поняла, что он намерен сделать так, как пожелает. У него не было лишних средств нанять сани или дормез, чтобы отправить ее обратно, оттого и просил тетку о помощи. Покамест та выполнит его просьбу, пройдет седмица или более. Так мало, но в то же время довольно для того, чтобы заставить его переменить свое решение, как она надеялась.

— Я безмерно благодарен вам, — голос Андрея уже смягчился, глаза потеплели. — Безмерно. Я буду до конца своих дней возносить молитвы о вашем здравии. Но поймите меня, милая Мария Алексеевна, вы обязаны подумать о себе…

— Я уже подумала. Я хорошо подумала. Полагаю, что мой муж уже получил письмо, в котором я сообщаю о разрыве с ним. Я никогда не хотела этого брака, вы знаете. Все, чего я хочу…

— …mon Dieu!

И Мария только улыбалась, когда он откидывался на подушки, бледнея от злости и собственного временного бессилия. Пусть она и теряла власть над ним день ото дня, но пока они все же были на равных! Да, она согласилась перейти в соседнюю избу, стала ночевать там, отдельно от Андрея, и приняла в качестве компаньонки какую-то офицерскую вдову, что привезли из Красного по просьбе полковника. Но проигравшей себя совсем не чувствовала. Делала все, чтобы он привык к той заботе и теплу, которыми она окружала его. И ей, верно, помогал Всевышний в эти дни…

— Беса сии творения. Токмо бесы блуду благоволят, — сурово прервал Марию тогда на исповеди в польском храме иерей, и она не стала с ним спорить. Но все равно осталась при своем мнении. Разве не Небо помогло ей, когда спустя седмицу в деревеньку привезли письмо из Москвы?

Аккурат тогда, когда Андрей, еще толком не отошедший от болезни, собирался нагонять свой полк, ушедший за эти дни к Борисову. Она тогда смотрела на него, на размах широких плеч, обтянутых светлым сукном, на его холодное, похудевшее за долгие дни болезни лицо, и понимала, что проиграла. Вот-вот прибудут от графини лакеи, что затолкают ее в дормез и увезут к ненавистному ей мужу. Андрей только и задержался здесь, чтобы передать ее из рук в руки.

За корсажем жгло кожу огнем то, что Мария приберегла в качестве козыря на последний розыгрыш. Не позволит она никогда, чтобы он сделал то, что она ясно читала в его глазах ныне.

— Неужто и верно, вы вернетесь к ней? — глухо произнесла, откидываясь на спинку стула. — После всего, что было. После всего, чему она позволила случиться. И особенно после того дня, когда…

— Не стоит, — тихо проговорил в ответ Андрей. Ее компаньонка, что разделяла с ними обеденную трапезу, напряглась, расслышав странные нотки в этой короткой фразе.

— Pourriez-vous, s'il vous plait, laissez-nous seul a seul? [513] — обратилась Мария к той, не желая говорить то, что намеревалась при свидетелях. Та сначала взглянула на Андрея и, только получив его короткий кивок, вышла из избы, закутавшись с головой в шерстяной платок.

— Но это ведь правда. И вы, и я знаем, что она была неверна вам. Сколько могло быть rendez-vous amoureux [514]? У пана улана были все к тому возможности! Подумать только!

— Я бы не хотел, чтобы бы вы продолжали подобный разговор о моей невесте!

— Невесте? Невесте?! — она не скрывала своего удивления. Неужто? Неужто он действительно намерен простить той все ее проступки, простить то оскорбление, что она нанесла ему?

Мария уже кожей чувствовала приближение людей графини, она готова была поклясться в том. Оттого и не стала скрывать ныне ничего из того, что на душе было. Довольно с нее молчать! Довольно быть тихой безмолвной тенью, к которой все привыкли в доме графини! Она будет биться руками и ногами за свою долю, вгрызаться зубами. Даже с ним будет биться…

— А помните, Андрей Павлович, как вы спасли моего котенка с яблони в петербургском доме ее сиятельства? Нет, верно, не помните, ведь столько лет прошло. Я же помню! Каждое мгновение из того дня. Вы прибыли тогда с маневров. Вы выглядели таким довольным, так улыбались. А я плакала, потому что мой котенок убежал и залез на яблоню. Лакеи тогда принимали подводы из деревни и были заняты. «Attendez!», сказала тогда графиня, и я ждала. Плакала и ждала. Я чувствовала себя такой одинокой, ведь я толком никого не знала в том доме, только седмицу прожила под кровом графини. И пришли вы. Такой светлый, такой красивый… И пошли со мной в сад, так легко подтянулись на ветках, так быстро избавили Божью тварь от невольного плена, а меня от слез. Именно тогда я полюбила вас. Вы ведь знаете, что я люблю вас…

Мария с грустной улыбкой наблюдала, как Андрей медленно встает со своего места за столом, идет к ней и опускается на корточки подле нее. О, как теплы его ладони! Как хорошо же на душе, когда он вот так целует ее руку!

— Машенька, — прошептал он тихо, и ее сердце дрогнуло в груди. Он называл ее так в те дни. Именно так. Значит, он помнит. — Позвольте мне так назвать вас ныне. Чтобы вы услышали меня… Я прошу вас. Вас, ту милую девочку, которую я знал, которую я помню, которой безмерно благодарен за все, что она сделала для меня. Я уже говорил вам, что никогда не забуду этого. Но я не могу полюбить вас той самой любовью, которой достойна любая женщина, тем паче вы. Пожалейте себя, не терзайте себя более… не губите свою жизнь. Я люблю вас, как близкого мне человека, но никогда не сумею полюбить так, как было бы довольно вам. И я бы не желал, чтобы вы губили себя ради призрачных надежд…

— Тогда вы поймете меня. И простите, — Мария одним движением достала из-за корсажа платья тонкую стопку писем, перевязанную ленточкой. Положила на уголок стола, так аккуратно, словно в любой момент письма могли вспыхнуть огнем в ее руках. Хотя, по сути, так и было — ей казалось, что они настолько обжигающе горячи, что отогни она корсаж платья, то увидит красные пятна на нежной коже груди.

— Что это? — холодно спросил Андрей, хотя сам в тот же миг понял, из чьей переписки бумаги ныне легли на стол. Она вдруг испугалась тона его голоса, но сумела взять себя в руки и выровнять дыхание, чуть успокоить бешено колотящееся сердце в груди.

— Это письма mademoiselle votre fiancee [515] и господина капитана. Полагаю, вам стоит все же взглянуть на это. Чтобы не было более иллюзий касательно того, что случилось тогда в Милорадово. Чтобы вы не обманывались более…

— Мне отрадна подобная забота о моей персоне, мадам, — глухо проговорил Андрей с легкой иронией, отпуская ее руку. Тут же ушло тепло, которое она ощущала от его прикосновения. Словно солнце зашло за тучи. — Но, увы, я не могу позволить себе читать писем, адресованных не мне.

Потом он встал и отошел от нее к печи, встал, оперся ладонями о теплую глину. Она видела по этой напряженной позе, что посеяла бурю в его душе сейчас, но и остановиться не могла, не хотела. Всего в шаге от того, чтобы навсегда разорвать те нити, которые могли привести его обратно к Шепелевой.

— Вы не читаете, а я себе позволяю подобное. Вот, извольте, — Мария развернула одно из писем, написанное резким мужским почерком, стала быстро читать фразы, что заучила почти наизусть за те дни, что хранила у себя эти письма, подобранные среди прочих на полу будуара в покоях Шепелевой.

«…Я не могу не думать о том, что случилось вчера ночью. Держать вас в своих объятиях, чувствовать трепет вашего тела, несмелую дрожь ваших губ — это ли не счастье? До конца своих дней я буду помнить запах вашей кожи и волос, ее тепло под моими губами. Вы скажете, что я безумен писать вам об этом? Да, я безумец! Безумец, лишившийся души и сердца, ибо они в ваших руках! Вы моя, Аннеля! Моя! И я готов крикнуть о том всему миру вкруг…»

Мария увидела, как сжались ладони в кулаки. Теперь Андрей уперся еще и лбом о побеленную глину печи, плечи напряглись так, что казалось, мундир лопнет по швам. Она видела, как ему больно, и сама страдала сейчас вместе с ним. Но разве могла она остановиться? Гниль надо выжечь, как выжигают, вырывают больные розовые кусты усадебные садовники в парке, чтобы на их месте посадить новые, здоровые, что расцветут пышным цветом со временем.

— Вы можете не верить мне. Но эти rendez-vous amoureux… они были! Тайком, ночью! Спросите у вашей тетушки. Ее сиятельство была осведомлена о том. С самого начала, с той ночи, как mademoiselle votre fiancee застали торопящейся вернуть в свои покои. С меня взяли слово молчать… и я молчала. Потому что думала, что вы увидели тогда, какова она на самом деле, оттого и разорвали… а ныне вижу — нет. Вы еще в ее власти, вы готовы простить ей оскорбление, что она вам нанесла, простить все те шепотки о вашем имени. Так вот это правда, как видите, все те шепотки и толки! Она была неверна вам и слову своему! …с