мордочку к окну.

Тересса глубоко вздохнула. Внимательно поглядела на собаку, одеяло, высокое окно.

— Что? Опустить тебя через окно? — вдруг догадалась она. — С помощью одеяла?

Рена радостно закивала.

Тересса нахмурилась, размышляя:

— А почему бы и нет? Моя камера под самой крышей тюремной башни. Значит, эти пленники где-то ниже. Башня круглая, и потому окошко их камеры должно быть под моим. Вдруг повезет?

Рена схватила зубами край одеяла, наступила на него лапами и с силой дернула. Тонкая ткань затрещала.

— Ага, понимаю! — обрадовалась Тересса. — Мы сделаем из одеяла веревку!

Рена кивнула, потом осторожно взяла зубами руку Тесс и дважды тихонько дернула.

— Умница! — восхищенно прошептала Тесс. — Все ясно. Я держу конец веревки и медленно опускаю тебя. Как только ты достигнешь окна пленников, дернешься два раза. Верно?

Рена радостно прыгала вокруг принцессы. А та вдруг помрачнела.

— Но как послать весточку? У меня нет ни бумаги, ни чернил.

Рена опять подбежала к очагу и вывела на полу громадные корявые буквы: С…К…А…Ж…И М…Н… Е.

Тересса недоуменно смотрела на серые каракули.

— Ты меня понимаешь, — проговорила она. — Это ясно. Но как тебя поймут?

Рена затерла хвостом написанные буквы и вывела еще два слова: СОБАКА ГОВОРИТ.

Тересса грустно улыбнулась.

— Да, да, собаки, конечно, говорят. Но по-собачьи. Люди их не понимают… Постой-постой! Кто-то тебя понимает? Они, те пленники? Твои друзья?

Голова Рены дернулась вниз-вверх несколько раз.

Тересса тихо засмеялась:

— О, давай попробуем. Я ни на что не надеюсь. Но попробовать стоит. Ты расскажешь им, что я тут и что мне очень жаль… но помочь ничем не могу. А потом я подниму тебя обратно. И тогда ты пеплом напишешь мне все, что они сказали…

Рена согласно кивнула.

— Ах, дорогая моя подружка. — Тересса опять крепко обняла ее. Потом посмотрела в преданные собачьи глаза. — Сколько же тебе, бедняжке, пришлось пережить! Надеюсь, ты не винишь меня во всем? Мне тоже не сладко… Но хватит! Больше не буду думать об этом! — перебила она себя и взяла в руки одеяло. — Серое. Как я ненавидела этот отвратительный цвет там, в приюте! Но здесь, где день всегда серый, сумрачный, скучный серый цвет просто удача! Я заверну тебя в лоскут одеяла, и злобные лирванские стражники ничего не заметят.

Тересса вцепилась в одеяло с одного конца, Рена ухватила зубами другой — и они осторожно потянули в разные стороны. Тонкая протертая ткань легко поддалась.

— Да, — приговаривала Тересса, — соткано на скорую руку. Учительница ткачества в «Трех Рощах» посадила бы ткачей Андреуса за такую работу на воду и хлеб.

Медленно, рывок за рывком, так, чтобы никто не услышал треска материи, они оторвали от одеяла три полоски. В оставшемся лоскуте Тересса ручкой оловянной ложки проделала две дыры. Потом она прочно связала три полоски материи и прикрепила веревку к продырявленному лоскуту. Получилась удобная люлька.

Теперь оставалось придвинуть к стене кровать, на нее водрузить стол. Здесь Рена была плохой помощницей, и со всем управилась Тересса. Она затолкала Рену в одеяльную люльку, вскарабкалась на шаткую пирамиду и оказалась под самым окном.

Холодный воздух ударил в нос. Рена сжалась в комок. Она дрожала то ли от холода, то ли от страха. Тересса вытолкнула сквозь щель окна завернутую в одеяло собачку на узкий каменный подоконник. Еще раз обняла, поцеловала в нос и стала осторожно отпускать веревку. Для надежности свободный конец веревки Тересса обмотала вокруг ножки стола.

Рена болталась над пропастью, раскачиваясь и ударяясь о холодные камни стены. Но продолжала опускаться… Ниже… Ниже… Проскользнула мимо одного окна-щели. Заглянула внутрь. Никого… Пока Рена не дернется два раза, Тересса будет постепенно отпускать веревку.

Ниже… Ниже… Снова пустая камера… Рена вдруг подумала, как страшно оказаться здесь взаперти! Не выберешься никогда. Ни-ког-да!.. От страха у нее пересохло во рту. Но Тересса, настороженно ожидающая условного сигнала, продолжала ее опускать.

И вдруг Рена услышала знакомый голос!

— Давай лучше говорить о чем-нибудь смешном, — тоскливо говорил Тайрон. — Помнишь, как мы заморозили этих всезнаек геральдических подмастерий на ярмарке?..

Рена тихо заскулила и дернула веревку два раза.

Там, внутри камеры, Тайрон замолчал, а потом прошептал:

— Что это было?

Рена дергалась, крутилась на веревке в своей одеяльной люльке. Тересса, вероятно почувствовав рывки, натянула веревку. И тут из окна камеры высунулась рука, цепко ухватилась за узел веревки и потянула Рену в узкую щель окна.

— Рена! — ахнул Коннор, и они оба повалились на каменный пол.

— У-ууух! — Это уже подал голос Тайрон, лежавший на полу.

Тут только Рена сообразила, что Коннор стоял на его плечах, а теперь вся их пирамида рухнула. Здесь, в камере мальчиков, кроме огрызка свечи, прикрепленного к стене, ничего не было. Ни кровати, ни стола, ни табуретки. Голые стены.

— Рена? Но кто на том конце веревки? — опомнился первым Коннор.

— Тесс!.. — Пристально глянула в глаза мальчику Рена.

Коннор вцепился Тайрону в плечо.

— Там Тересса! Держит другой конец веревки. Пока она не выпустила его, твое заклинание может сработать!.. Ведь принцесса теперь соединена с нами!

— Эй, что за шум? — раздался за дверью грубый окрик.

— А как же Идрес?.. — прошептал Тайрон, косясь на дверь.

— Тайрон, мы должны освободить принцессу. И это единственный наш шанс! — настаивал Коннор.

— Хорошо. Сначала принцессу… а потом вернемся за Идрес. Клянешься?

Коннор поднял согнутую в локте руку, сжал кулак.

— Клянусь честью!

Рена тоже быстро закивала.

Тайрон зажмурился, вытянул перед собой руки. Медленно, словно припоминая слова заклинания и мерно покачивая головой, он тихо забормотал. Коннор крепко ухватился за уходящую вверх из окна веревку. Другой рукой обнял Тайрона за плечи.

— Цепляйся зубами за край его туники, — приказал он Рене.

Она сомкнула челюсти, вцепившись в рваную полу туники Тайрона и чувствуя терпкий вкус грязи во рту.

Ее закружило в свистящем вихре как раз в тот момент, когда распахнулась дверь.

На этот раз ее долго кружило и вертело, свистящий вихрь проходил сквозь тело, будто оно не плотнее облачка. Так и казалось, что тебя развеет, как туман, и уж больше никогда не обретешь своего привычного тела.