прибежали родственники, начался женский плач, причитания. Не выдержав стенаний, Юрий поднялся и ушел к дружинникам. Они с молчаливым сочувствием глядели на князя.

Юрий поднял полные боли глаза, проговорил с трудом:

— Как же он мог?.. Ведь она человек. Она жить хотела. Она тянулась к жизни, счастью. Она еще много детей могла нарожать… А он взял и убил. Как же он может после этого называться человеком?

Никто не проронил ни слова.

— Ему никто не нужен, он видит только себя, — будто размышляя, продолжал говорить Юрий. — Приказам князя он не подчиняется. Напали супостаты, надо идти защищать родину, а он не хочет. Ему не только люди, но и отчизна не дорога!

И после некоторого молчания вдруг вырвалось у него:

— Да такой человек жить не должен! Казнить его надо прилюдно!

— Постой, князь, надо все по закону, — вмешался Иван Симонович. — «Русская правда» запрещает применять смертную казнь. Самое тяжкое наказание в ней — применить к человеку «поток и разграбление»: и преступника, и его семью продать в рабство, а имущество отобрать в пользу князя.

— Я здесь закон! — возвысил голос Юрий и оглядел всех вокруг. — Я ваш князь, а потому должны слушаться меня! Приказываю: вздернуть Степана Кучку на ближайшем дереве!

— Думаю, никто не станет выполнять твой приказ, князь, — возразил Иван. — Среди дружинников никто не станет вешать боярина.

— Это почему? — набычился Юрий.

— Он — боярин. А боярин означает по-старинному — воин. Кучка принимал участие в битвах и сражениях, и он должен умереть как воин — от меча.

Упершись взглядом в Симоновича, Юрий долго молчал, потом произнес решительно:

— Пусть будет так. Назначь дружинника для исполнения казни.

Боярин Кучка был казнен на второй день после похорон Листавы. Чтобы люди забыли о его имени, Юрий приказал впредь именовать Кучково по названию реки — Москвой. Однако память осталась. Ипатьевская летопись продолжает называть Москву Кучковом: «До Кучкова, рекше (то есть) до Москвы». Летописи в XIV–XV веках одно из московских урочищ (в районе современной Сретенки) несколько раз именуют Кучковым полем. И лишь впоследствии новое название утвердилось окончательно.

На Крите причалили к пристани города Кандия. В просторной бухте стояли десятки судов, а кто они такие — купеческие или пиратские, — сначала было не разобрать, все мирно соседствовали друг с другом, занимались обыденным делом: нагружали и разгружали товар, матросы несли вахту, где-то ремонтировались, подновлялись. Только кинули сходни, как явился чиновник с двумя помощниками, потребовал хозяина корабля. Иван вышел к нему, представился.

— Сейчас осмотрим судно, — не глядя на него, властно проговорил чиновник, длинный, худой, глаза навыкате, — пересчитаем товар. Десятую часть уплатите в казну империи.

Слуги государевы действовали умело и споро, нисколько не интересуясь, откуда товар и кому предназначен. Получив плату, тотчас удалились.

— Больше они не явятся, — успокоил Ивана Петро, — чем и хорошо в Кандии. Оставляй, князь, охрану на корабле, а сами отправимся в город.

Улицы полого поднимались от моря к видневшимся недалеко холмам. Дома были непривычны для русских глаз: сплошь каменные, с каменными заборами, в которых были вделаны железные калитки, как правило, закрытые на глухие запоры. Окнами дома выходили во дворы, поэтому улицы представляли собой один сплошной каменный забор. На плоских крышах кое-где виднелись жители, они там сидели за столиками, ели, пили, прогуливались. Народ попадался самый разный: белолицые европейцы, смуглые южане, чернокожие жители Африки. На рынках, в лавках, ремесленных мастерских, публичных, игорных и заезжих домах, трактирах, кабаках толпились, громко разговаривали греки, венецианцы, генуэзцы, норманны, славяне, германцы, турки, арабы, сирийцы, евреи, персы… Прилавки магазинов ломились от драгоценностей, бархата, парчи и других товаров, в злачных местах обильно лилось вино, пиво и другие горячительные напитки. Пираты выделялись в толпе пестрой и богатой одеждой и разнообразным дорогим оружием; каждый пират вооружался сверх меры: то ли безопасней себя чувствовал, то ли от бравады, нацепляя на себя меч, саблю, кинжал и два или три ножа. Отличались они и разухабистым поведением, являясь на сушу затем, чтобы в короткий срок спустить награбленное и вновь отправиться в море на разбойничий промысел.

Иван и Петро выбрали нешумный трактир, заказали вино и закуску. Их соседями оказались пираты, судя по разговору — греки. Греческому Ивана учили в детстве, а Петро понимал речь многих народов. Они, выпивая, невольно прислушались, о чем говорили за соседним столом.

— …А тебе самому не надоело гоняться за мелкой рыбешкой? — спрашивал соседа здоровенный мужчина с покатыми плечами, короткой шеей и круглой головой; он выразительно вращал большими темными глазами и щерил широкий рот. — Месяцы порой пройдут, пока попадется купчишка с дрянным товаром. Ни нажиться, ни погулять вдосталь. Не так ли?

— Так, — отвечал ему худощавый, с длинным горбатым носом и пышными усами. — Я разве возражаю?

— Вот если ты меня, Стефан, поддержишь, мы можем такой куш отхватить, какой никому не снился.

— Вот ты, Ктесий, все ходишь вокруг и около, а толком ничего сказать не хочешь. Может, караван купеческих судов намерен ограбить? Так о нем надо заранее узнать, выследить время выхода, да еще с военными кораблями бой выдержать, одни купцы не ходят, нанимают армейское сопровождение. Да и плавают такие караваны раз в год, а то и реже. Что же, по-твоему, и надо целый год сторожить? А жрать- пить на что?

— Нет, не про караваны купеческие я говорю, — склонившись к собеседнику и понизив голос, проговорил Ктесий. — Я тут кусок пожирнее приглядел. Слушай-ка меня повнимательнее. Заходил я недавно в порт Фарама, что на западе Египта. Городок небольшой, но товаров через него проходит видимо-невидимо! От него идет прямая дорога до порта Клисма, что на Красном море. Так вот, купцы из Индии и Китая перегружают с кораблей свои товары и везут по дороге из Клисмы до Фарамы, а византийские, генуэзские, венецианские и прочие торговцы тем же путем переправляют свой груз в Красное море и далее в Индию и Китай. А какие товары! И китайский шелк, и индийские тончайшие ткани, и пряности, и чего только нет!

— Так ты предлагаешь напасть на Фараму? — с придыханием спросил Стефан.

— Угадал! Крепостные стены там так себе, можно с разбега перепрыгнуть, охрана небольшая. Подойти внезапно и взять приступом крепость не составит труда.

Стефан откинулся к стенке, пошевелил усами. Затем проговорил раздумчиво:

— Взять-то мы Фараму возьмем, но ты представляешь себе, с кем свяжешься, кого врагом себе наживешь? Это же могущественный Арабский халифат! Я сколько плавал по Средиземному морю, так вдоль берегов Африки и до самого Гибралтара встречал только арабские владения. Ты думаешь, простят нам столь дерзкий вызов? У арабов сильный флот, они тебя сыщут в любом уголке Средиземного моря!

— Продумал я и это. Разграбим мы Фараму и тотчас скроемся на каком-нибудь небольшом острове Эгейского моря. Переждем гнев халифа, а потом спокойно вернемся на Крит. Что, по-твоему, у арабского правителя только и забот, что ловить пиратов?

— Так-то оно так, но риск большой.

— Вся наша пиратская жизнь — один сплошной риск. Если на море не убьют, так на суше какой- нибудь правитель повесит.

— А мне нравится рисковать, — вмешался в разговор Иван. — За дерзкие поступки отец еще в детстве меня наказывал, да мало помогало.

— И кто же ты такой отчаянный? — спросил его Ктесий.