— Они это делают, когда учитель уходит. А как ему прийти, все живо займут свои места, положат руки на парты и сидят тихо-тихо.
— Экие сорванцы! — вздохнула бабушка.
— А девчонки в куклы играют, я сам видал, — ябедничал Ян.
— Все вы хороши. Учителю надо иметь ангельское терпение, — заключила бабушка.
Долго еще дети рассказывали о школе, о дороге туда и обратно: ведь это было их первое путешествие, и они так гордились своей самостоятельностью, будто побывали в Париже.
— А где те гомолки? Вы их съели? — продолжала допрашивать бабушка, стараясь узнать, что ели дети. Кому как не ей заботиться об их здоровье!
— Одну мы съели, другую я хотела принести домой, но, пока писала на доске, Копржива вытащил ее у меня из сумки. Он как раз позади сидит. Если бы я что-нибудь сказала, Копржива, выйдя из школы, меня бы отколотил, он ужасный драчун.
Бабушка не похвалила детей, но про себя подумала: «Ведь и мы не лучше были». Дети же хорошо знали, что бабушка снисходительнее матери: она смотрела сквозь пальцы на многие шалости, позволяла порезвиться и Барунке. Вот почему они были откровеннее с бабушкой, чем с Терезкой, которая, по свойству своего характера, обо всем судила слишком строго.
14
Через несколько дней после первого мая, в четверг — день, свободный от занятий в школе, внучата помогали бабушке поливать в саду цветы и виноград, который уже вился по стене. Кроме того, каждый должен был полить свое деревце. В четверг у всех было много дела: целых три дня Барунка не видалась со своими куклами, мальчики не гоняли деревянных лошадок; тележки, дудки, мячики все эти дни пролежали в углу. В голубятню никто не заглядывал, а кроликов кормила Аделька. Сегодня надо наиграться за все три дня! Закончив поливку, бабушка разрешила ребятам заняться своими игрушками, а сама устроилась на дерновой скамеечке под кустом сирени и начала прясть: она ни минутки не могла сидеть без дела. Старушка была задумчива, не напевала, как обычно, и даже не заметила, как в отворенную калитку вошла черная курица и, благо ее никто не гнал, принялась как ни в чем не бывало разрывать грядку. За забором бродила серая гусыня, ее желтенькие гусята просовывали головки в щели забора и с любопытством заглядывали в сад. Бабушка их очень любила, но сейчас она ни на что не обращала внимания. Мысли так и мелькали в ее голове. Ян писал из Вены, что они не приедут в половине мая: Гортензия тяжело заболела. Если она, бог даст, выздоровеет, княгиня, быть может, заглянет в свое поместье; во всяком случае, пока ничего нельзя сказать наверняка. Прочитав письмо, Терезка зарыдала, дети тоже начали хныкать. Вилему оставалось стереть на двери всего несколько черточек, а теперь оказалось, что эта его затея ни к чему. Мысль о том, что их дорогая Гортензия может умереть, не выходила у ребят из головы. Всякий раз, стоя на молитве, они не забывали лишний раз читать «Отче наш!» Дети скоро утешились, но Терезка, и без того не речистая, стала еще молчаливей. Когда бы бабушка ни зашла в комнату дочери, она заставала ее в слезах.
Старушка уговаривала дочь сходить куда-нибудь в гости, поразвеяться, и радовалась всякий раз, когда та выходила из дома. Бабушка понимала, что Терезка скучает в одиночестве, ей хотелось бы жить в шумном городе, где она провела много лет. Конечно, Терезка была счастлива в супружестве, но плохо то, что Ян большую часть года проводил в Вене; ей было тревожно и тоскливо одной — скоро будет год, как она не видела мужа, а дети отца. «Работает до седьмого поту!…» — вздыхала бабушка. С Яном хотела приехать Иоганка, другая бабушкина дочь, желавшая повидать мать, поделиться с ней радостью и попросить совета: она собиралась замуж. Бабушка с нетерпением ждала свиданья с дочкой, а теперь все ее надежды рухнули. Кроме того, заботила ее судьба Милы. Мила — честный красивый парень; Кристла — славная девушка. Бабушка их очень любила и от души желала, чтоб они соединились. «Хорошо, когда ровня ровнюшку найдет: господь бог такому супружеству радуется! …» — говорила она. Но и их счастью угрожала опасность. В это утро Мила вместе с другими парнями отправился в воинское присутствие, где происходит рекрутский набор. Эти мысли никак не шли у бабушки из головы: оттого-то и была она так печальна.
— Посмотрите-ка, бабушка, что наделала Чернушка! … Погоди ж ты, негодная! … Кш-кш-кш!… — крикнула Барунка, и бабушка, подняв голову, увидела вылетавшую из сада курицу и вырытую на грядке яму.
— Ишь дрянь какая! И когда она сюда забралась? Барунка, возьми грабли, поправь грядку. Ах, батюшки, и гуси тут же! Это они за мной. Я и позабыла, что пора им кормиться, да и на насест. — Бабушка положила веретено и вышла за калитку. Барунка осталась в саду, чтоб разровнять землю на грядке. Немного погодя пришла Кристла.
— Ты тут одна? — спросила она, заглядывая через плетень.
— Заходи, бабушка сейчас придет, она кормит птицу, — пригласила Барунка.
— А где мать?
— Пошла в город навестить свою знакомую. Маменька все плачет и плачет, ведь папенька едва ли приедет нынче летом. Бабушка посылает маменьку в город, чтоб она развлеклась немножко. Мы все так ждали папеньку и Гортензию тоже — и вот, на тебе!… Бедная Гортензия…
Стоявшая на дорожке Барунка опустилась на одно колено, подперла щеку рукой и задумалась. Кристла села под сиреневый куст и, скрестив руки на груди, поникла головой. Она была сильно взволнована, глаза ее опухли от слез.
— Должно быть, горячка — тяжелая болезнь, — продолжала, немного помолчав, Барунка. — Боже мой, неужто она умрет? … Ты, Кристла, никогда горячкой не болела?
— Нет, я отродясь не хворала … Только пришел теперь конец моим красным денечкам, — с грустью отвечала Кристла.
Тут только Барунка внимательно посмотрела на нее и, заметив изменившееся лицо девушки, вскочила на ноги и спросила:
— Что с тобой? Разве Милу взяли? Вместо ответа Кристла зарыдала.
В это время появилась бабушка.
— Уже вернулись? — с тревогой спросила она.
— Нет еще, но все равно надеяться не на что. Люцка, говорят, поклялась, что раз Мила ей не достанется, то и мне его не видать. А чего она захочет, то староста и делает, он ей во всем потакает. Управляющий угождает старосте … Дочка управляющего не может простить Миле, что он насмеялся над ее возлюбленным, и тоже подливает масла в огонь! Вот и выходит, милая бабушка, что не бывать моему счастью.
— Да ведь отец Милы был в канцелярии, как слышно, порядком туда денег отнес. Может, что и выйдет? …
— Это единственная наша надежда: раз его выслушали, выходит должны что-нибудь сделать. Только случалось, что слушать слушают, а помочь не помогут … Скажут: ничего не получилось — и конец!
— Ну, авось с Милой так не будет. А что, если бы к тем деньгам, которые отец Милы снес в канцелярию, да твой отец прибавит своих?… Выкупили бы вы Милу и зажили бы припеваючи.
— Если бы да кабы, милая бабушка … Перво-наперво, плакали те денежки, что отдал старый Мила, да и у батюшки нет свободных денег, все в хозяйстве. Он любит Якуба и не мешает мне идти за него, а все же ему хотелось, чтобы зять в дом принес, а не унес. Да если бы отец и пожелал дать денег, Мила не примет. Он гордый и не захочет, чтобы мой отец выкупал его.
— Думает — возьмешь богатую жену, не будешь хозяином в дому. Каждый порядочный мужчина, милая моя, так считает. Только в этом разе никто бы его не осудил. Впрочем, что тужить о том, чему нельзя пособить; а если окажется, что и можно что-то сделать, то это будет стоить великого труда.
— Ох, напрасно они сыграли тогда шутку с итальянцем. Раньше-то я и сама смеялась, а теперь плачу … — говорила Кристла. — Не случись этого, Мила устроился бы в замок, прослужил там два года, миновала бы его рекрутчина, больше всего мучаюсь я, что сталось все на моей вине.
— Глупенькая!… Ты столько же виновата, сколько вот эта маргаритка, которую мы вдруг обе захотели бы сорвать и поссорились бы из-за нее. Стало быть, я тоже должна себя винить: у моего покойного Иржи из-за меня почти такой же случай вышел. Если, голубушка моя, овладеет человеком гнев,
