веретено. Позвав Адельку, она сказала:

– Пойдем, доченька, встречать наших школьников. Подождем их у мельницы. И они пошли.

У статуи под липами сидели мельник с мельничихой; рядом стояло несколько помольщиков.

– Ребят вышли встречать? … — издалека крикнула мельничиха. — Мы тоже ждем нашу Манчу. Подсаживайтесь к нам, бабушка!

Бабушка села.

– Что нового? — обратилась она к пану отцу и всем остальным.

– Я вот рассказывал, что на этой неделе рекрутский набор, — заговорил один из помольщиков.

– Помоги им господь, — вздохнула бабушка.

– Да, милая бабушка, много слез прольется … Думаю, что и у Милы душа в пятки ушла, — сказала пани мама.

– Уж больно парень видный, — ухмыльнулся пан отец и прищурил глаз. — Если б не красота его, не боялся бы теперь солдатчины … Старостова Люция от ревности совсем с ума сошла, а дочка управляющего зла на него, как сатана. Они ему и насолили! …

– Авось отец Милы как-нибудь поправит дело, — вздохнула бабушка. — Парень только на это и надеется; ведь на рождество управляющий отказался взять его на господский двор.

– Ну, разумеется, старый Мила не пожалеет для такого случая сотенку-другую, — сказал один из помольщиков.

– Двумя сотнями, братец ты мой, здесь не отделаешься, а старику и этих денег взять неоткуда, — отвечал пан отец. — У него не велики достатки, а сколько ртов кормить приходится! … Что и говорить, Якуб и сам бы вышел из положения, женись он на старостовой Люции. Да ведь насильно мил не будешь. Полагаю, если бы Якубу предложили выбирать, он скорей бы в солдаты пошел, чем стал зятем старосты.

– Да ведь это же настоящая змея!… — покачал головой один из помольщиков. — Кто возьмет себе в жены Люцию, тому не страшен гнев божий: он и без того будет наказан на всю жизнь.

– Больше всех жалко мне Кристлу … Что-то с ней станется… — сказала бабушка.

– Что ж, девушка поплачет, да и утешится, — пан отец зажмурил один глаз. — Парню хуже придется.

– Само собой, кто против воли идет в солдаты, тому трудно спервоначалу, а там гляди и привыкнет. Я-то хорошо знаю, пан отец, как это бывает. Моему покойному Иржи — вечная ему память! — куда как худо пришлось, да и мне с ним заодно. Только у нас по-другому все получилось: Иржи добился позволения жениться, а раз мы обвенчались, и душе стало легко. Мила же о свадьбе и заговорить не может … Не удивительно, что он так боится рекрутчины. Подумайте, каково ждать четырнадцать лет! … Ну, может все обойдется, — примолвила старушка, и лицо ее неожиданно прояснилось: она увидела вдали внучат. Заметив бабушку, дети пустились бежать.

– Что, Манча, проголодалась? — спросил мельник, когда дочь с ним поздоровалась.

– Конечно, тятенька, все голодные, ведь никто не обедал, — отвечала девочка.

– Скажи еще, что у тебя маковой росинки во рту не было? А куда же делись пироги, краюха хлеба и сушеные фрукты в придачу? — пан отец завертел табакеркой и прищурил глаз.

– Ну, отец, какой же это обед, — засмеялась девочка.

– Столько миль отмахать да день-деньской учиться, как тут не проголодаться, правда, дети? — улыбнулась бабушка и, сунув веретено под мышку, добавила: — Идемте же поскорей, а то как бы вы не умерли с голоду!

Все пожелали друг другу доброй ночи. Манчинка напомнила Барунке, что завтра утром она опять будет дожидаться их на мосту, и побежала вслед за матерью на мельницу. Барунка взяла бабушку за руку.

– Ну, рассказывайте, что там у вас было, чему учили в школе, как вы себя вели? … — расспрашивала бабушка по дороге.

– Бабушка, бабушка, я — Bankaufser, — затараторил Ян, прыгая на одной ноге.

– Это что ж такое? — спросила бабушка.

– Знаете, бабушка, крайний в ряду должен следить за поведением всех, кто сидит с ним на одной скамейке, а если кто шалит, того записывать, — пояснила Барунка.

– По-нашему, кажись, такого ученика называют наблюдателем; только им ведь всегда делают самого послушного и примерного ученика. Не мог же пан учитель сразу поставить Яна в наблюдатели!

— Вот Копрживов Тоник и упрекал нас, когда мы шли из школы, что, не будь мы Прошковы, учитель не носился бы так с нами, — жаловалась Барунка.

— Ну, это вздор, — возразила бабушка, — пан учитель не будет давать вам поблажки: заслужите — накажет наравне с Тоником. А сделал он это для того, чтобы вы привыкали к самостоятельности, охотнее ходили в школу и старались быть хорошими учениками … А чему вас там учили?

— Мы писали под диктовку, — ответила Барунка и мальчики в один голос.

— Как это так?!

— Учитель читал нам вслух по книге, а мы писали, а потом переводили с немецкого на чешский и с чешского на немецкий.

— Что ж, разве есть дети, которые понимают по-немецки? — удивилась бабушка, желая знать все школьные дела, несмотря на то, что на этот счет у нее уже было свое мнение.

— Ох, бабушка, никто не понимает, только мы одни, и то немножко, потому что учились дома и папенька говорит с нами по-немецки. Но это ничего не значит, что не понимают, лишь бы урок выучили, — пояснила Барунка.

— Но как же они его выучат, коли ни аза не смыслят в немецком?

— Их и наказывают за то, что не смыслят: учитель ставит палочки в черной книге, выводит к доске, а иногда и по рукам бьет. Сегодня у черной доски стояла бы старостова Анина, с которой я сижу рядом. Она еще ни разу не написала немецкой диктовки. В перемену, когда мы гуляли возле школы, она жаловалась, что все равно никогда не сумеет приготовить урок, со страху она даже ничего не ела. Я ей потом все написала, и она дала мне две гомолки (небольшой сухой сыр круглой формы).

— Тебе не следовало брать, — сказала бабушка.

— Я и не хотела, да Анина сказала, что у нее осталось еще две; она так рада была, что я написала урок, и обещала каждый день приносить мне чего-нибудь, если я буду помогать ей в немецком. Почему же мне не помочь, правда, бабушка?

— Помогать-помогай, но уроков за нее не делай, не то она никогда не выучится.

— Так что ж из того? Ей и не нужно. Мы учим немецкий только затем, что так хочет учитель.

— Он потому этого хочет, чтобы из вас вышел толк. Чем больше будете знать, тем легче будет вам пробить себе дорогу. А немецкая речь пригодится: видите, вот я даже с вашим отцом поговорить не могу.

— Но ведь папенька вас понимает, и вы его тоже, хоть и не знаете немецкого. В Жличе говорят только по-чешски, значит Анине вовсе не надо знать немецкого. Она сказала, что, стоит только пожить у немцев, сразу научишься. Но учитель думает иначе … Ох, голубчик бабушка! Никому неохота учиться писать немецкую диктовку, это так трудно. Вот если бы чешскую — дело бы сразу пошло, как по маслу.

— Ну, вы еще малы рассуждать; слушайтесь и учитесь усердно. Что, мальчики хорошо себя вели?

— Да… Только Яник, когда учитель вышел из класса, начал с другими ребятами прыгать по скамейкам. Но я ему сказала:

— Ты мне сказала?… Ты сказала?!… Я сам перестал, когда услышал, что учитель идет!

— Хорошенькие дела, нечего сказать! Должен смотреть за другими, а сам шалишь. Как же это так? … — удивлялась бабушка.

— Ах, бабушка, — подал голос Вилем, который не вмешивался до сих пор в разговор и показывал Адельке большой кусок солодкового корня и листик сусального золота, купленные за крейцер у другого мальчика. — Ах бабушка, если б вы знали, какие озорные мальчишки есть в школе, вы бы прямо ужаснулись! … Скачут по скамейкам, дерутся, а наблюдатели с ними заодно.

— Царь ты мой небесный! Что ж учитель-то смотрит?