мнение американских военных образца 1941 г. покажется верхом близорукости, если не глупости. Здесь стоит остановиться немного подробнее. Большинство из нас воспитывалось в сверхдержаве с соответствующей идеологией и пропагандой. Нас приучили думать, что сильнее нашей страны нет и никогда не было. Но это не так. СССР в 1941 г. сверхдержавой не был. Более того, в мировой военной иерархии он занимал далеко не передовые позиции. Репутация русского оружия была крайне низкой — к тому были причины. За последние сто лет (к 1941 г.) Россия проиграла четыре из семи войн (крымская война, русско-японская, Первая мировая, советско-польская). С победоносными же войнами ситуация обстояла не лучше. Русско-турецкая война 1877—1878 гг. велась с заведомо более слабым противником, показала неспособность значительной части русского генералитета командовать и в целом особой славы не принесла. Закончилась же она Берлинским конгрессом — позором русской дипломатии. Следующий в хронологическом порядке успешный для нашей страны военный конфликт — столкновения с японской армией на о. Хасан и р. Халхин-Гол — действительно может быть вписан золотыми буквами на скрижали отечественной боевой славы. Третья—советско-финская война, конечно, закончилась победой СССР, но ценой таких жертв, что ее скорее можно отнести к поражениям. Подведем итог: четыре позорных поражения, одна чистая победа и две победы по очкам — не впечатляющий результат. К сведению, Соединенные Штаты, фактически не имевшие военных традиций и армии, за тот же период разгромили Мексику, наголову разбили Испанию и стали одним из победителей в Первой мировой войне. Говорить об Англии или Франции в данных условиях вообще не приходится.

Итак, СССР не был сверхдержавой. Советский Союз продолжал оставаться во многих отношениях аграрной страной, импортировавшей продукцию тяжелого машиностроения. В военном отношении его оценивали крайне низко, а, учитывая чистку в армии 1937—1938 гг., многие военные аналитики мира вообще списали его со счетов как силу. После блестящих успехов вермахта в Польше, Норвегии, Дании и Франции (последняя действительно была сверхдержавой, а в военном плане считалась сильнейшей) шансы СССР выглядели плачевно. Неудивительно, что большинство военных и политиков в США и Великобритании давали Москве один — три месяца. Рузвельт воспринимал ситуацию несколько иначе, вполне предполагая возможность того, что СССР продержится до октября. Далее природные условия сделают активные военные действия невозможными, и Советский Союз гарантированно протянет до весны — лета 1942 г. Если столкновение между Россией и Германией пойдет по этому сценарию, то вполне вероятны некоторые геополитические изменения, теперь уже в пользу США. Но Рузвельт, с его непонятным для многих русофильством, оказался не самым большим радикалом. Военный министр Стимсон предложил президенту немедленно вступить в войну: «Нам нужно действовать быстро и преодолеть первоначальные трудности, прежде чем Германия высвободит ноги из русской трясины»[401]. Видимо, этот призыв попал на благодатную почву, ведь основную задачу Рузвельт видел в уничтожении нацизма: «Мы должны уничтожить Гитлера, — говорил президент, — или он уничтожит нас»[402]. Но спешить он не собирался, следовало выждать, по крайней мере, до осени, когда ситуация прояснится. В то же время президент понимал, что необходимо помогать Москве (пусть Гитлер завязнет окончательно) и не допустить удара в спину — удержать Японию от нападения на дальневосточные советские территории. Ему необходимо было балансировать на краю пропасти, временно сохраняя мир на Тихом океане.

Он как-то сказал в разговоре с сыном следующее: «Ты представь себе, что это футбольный матч... А мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамье. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и в меньшей степени — англичане. Нам предназначена роль... игроков, которые вступят в игру в решающий момент... Еще до того, как наши форварды выдохнутся, мы вступим в игру, чтобы забить решающий гол. Мы придем со свежими силами. Если мы правильно выберем момент, наши форварды еще не слишком устанут...»[403]

22 июня премьер-министр Черчилль выступил с обращением, в котором говорил о безоговорочной помощи СССР в его борьбе с Германией. 24 июня Рузвельт заявил, что Соединенные Штаты предоставят необходимую Советскому Союзу помощь. В американских банках были разморожены советские активы и кредиты[404]. Фактически оба англо-саксонских лидера говорили о союзе с Россией. То было недвусмысленное предупреждение и для Японии, что в случае нападения на СССР она может столкнуться с коалицией из трех государств.

Пользуясь ситуацией, в Белом доме решили предпринять ряд активных мер, так, 4 июля в Исландию были посланы 4 000 морпехов, а несколько позже было принято решение о эскортировании американских и исландских судов в Северной Атлантике. Это еще нельзя трактовать как объявление войны Германии, но то, что это было прямое нарушение международного морского права, отрицать нельзя. Недаром еще в мае известный изоляционист сенатор-республиканец Тафт заявлял, что целью Рузвельта является, «не спрашивая народ, все больше и больше толкать ход развития к войне» [405]. Но президент уже знал о наметившихся переменах в американском обществе. Сентябрьский опрос общественного мнения показал, что 67 процентов респондентов считают возможным и нужным начало войны с Японией, чтобы не дать последней еще более усилиться.

Балансируя в столь сложной ситуации, президент заверял Японию в стремлении к мирному урегулированию. Закрывал глаза на невыполнение многими фирмами эмбарго — торговля с Японией, в том числе и стратегическим сырьем, продолжалась. Он вызывал серьезное раздражение в Лондоне своими мирными инициативами. Черчилль-то надеялся, что американцы ведут дело к конфликту с Токио и станут действительными союзниками хотя бы в Азии. Но в Вашингтоне мыслили иными категориями, нежели под бомбами в Лондоне. Рузвельту был нужен мир на границе СССР и Японии — возможно, даже ценой войны, но не ранее поздней осени 1941 г. Он занял крайне сложную двойственную позицию, решив создать военную угрозу на южном фланге Японской империи. Американский флот пошел на прямую провокацию (прямо по Макколуму), два американских крейсера забрались во внутреннее Японское море, неподалеку от о. Сикоку — это было прямое нарушение границы и международного морского права. Корабли «Солт-Лейк- Сити» и «Нортемптон» совершали визит доброй воли в Австралию. Интересно, что в официальной хронологии событий военно-морского флота США за 1941 г. не указано, откуда и когда, а также под чьим командованием вышли эти крейсера. Известно лишь, что 5 августа они прибыли в Австралию.

В американских архивах сохранился интересный документ — официальный протест морского министерства Японии послу США Д. Грю: «В ночь на 31 июля 1941 г. соединения японского флота на якорной стоянке в бухте Сукумо обнаружили шум винтов, приближающийся к каналу Буиго с востока. Эсминцы охранения японского флота обнаружили (видимо, шум) и заметили два затемненных крейсера, которые исчезли в южном направлении, воспользовавшись дымовой завесой, посте того как были запрошены на принадлежность... Офицеры военно-морского флота Японии уверены, что суда были крейсерами Соединенных Штатов»[406]. Маловероятно, чтобы японские моряки ошиблись, поскольку опознать принадлежность корабля не так уж сложно. Во-первых, по силуэту, он индивидуален, и соответствующие атласы кораблей есть на каждом мостике, во-вторых, по звуку винтов — это тоже довольно легко распознаваемый признак. Итак, два американских крейсера находились у входа на якорную стоянку японского флота — подобные «казаки-разбойники» могли легко кончиться перестрелкой и даже войной. Но Рузвельт осознанно шел на риск, давая понять японской стороне, что прежде всего необходимо урегулировать отношения с США, а уж потом строить свои дальнейшие (в том числе и агрессивные) планы.

Тем временем в Токио все: император, двор, правительство и военные, затаив дыхание, наблюдали за развитием событий на западной границе Советского Союза. Действия Гитлера, который, кстати, так и не поставил своих азиатских союзников в известность о плане «Барбаросса», полностью изменили геополитическую ситуацию в мире. «Ястребы» в японском правительстве расправили крылья, казалось, вот он — тот единственный и неповторимый шанс для империи. Шанс создать «Великую азиатскую сферу сопроцветания». Те немногие, выступавшие за более умеренный курс, окончательно замолчали — в сложившихся обстоятельствах их просто не слушали. Но и апологеты экспансии не были едины, правящая элита разделилась на два крупных лагеря: сторонники северного и южного направлений. Окончательное решение оставалось за священной особой императора Хирохито.

Наиболее последовательным сторонником северного направления был министр иностранных дел Мацуока. Начиная с 15 июня, то есть еще до начала Великой Отечественной войны, он на всех заседаниях кабинета настойчиво ратовал за нападение на Советский Союз. Как мы говорили выше, Гитлер не