действительное — правительство Коноэ находится «под большим давлением влиятельных элементов, требующих вступления Японии в войну против Советского Союза»[419] . Результат для министра остался нулевым, посол отделался общими фразами — нормальная практика: прежде, чем обмениваться мнениями по подобным заявлениям, необходимо получить подробные инструкции из центра. А вот Мацуока лишь дезавуировал официальное правительственное заявление. Вашингтон вновь получил подтверждение того, что Япония по-прежнему стоит на развилке. Это хрупкое равновесие вполне устраивало американцев.

Начав войну с СССР, Германия столкнулась с первыми непредвиденными трудностями. Военный потенциал жертвы оказался куда значительней прогнозируемого. Донесения с передовой поражали, количество танков, самолетов и другой боевой техники, брошенной Красной Армией, превосходили любой ночной кошмар немецких генералов. 10 000 танков, оставленных РККА только на границе, для немецкой армии оставались недостижимой мечтой всю войну. Удручало и качество советской техники. Но новые знания не поколебали арийской уверенности в победе, правда, становилось очевидно, что без помощи Японии война продлится несколько дольше. В июле 1941 г. между Японией и Третьим рейхом шли напряженные переговоры. В итоге было подписано секретное соглашение: Япония обязалась напасть на Советский Союз после взятия немецкими войсками Москвы и Ленинграда [420].

Японские милитаристы ставили нападение на СССР в зависимость от успехов немецкого оружия. Но то был не главный фактор при выборе направления экспансии. Было очевидно, что раньше весны 1942 г. японская армия не сможет накопить необходимые ресурсы для успешного ведения компании против Советского Союза, то есть уже в конце июня 1941 г. было ясно, что до весны 1942 г. дальневосточные границы СССР останутся неизменными. Эти причины привели к тому, что 2 июля в Токио выбрали южное направление.

Первая фаза южного варианта предполагала захват «французского наследства». Имперское правительство и военные стремились этим шагом обезопасить свой тыл, улучшить стратегическую обстановку на китайских фронтах и получить дополнительные ресурсы. 20 июля правительству Виши[421] был предъявлен ультиматум. Империя требовала предоставить ей право держать войска и военно-морские базы в Южном Индокитае — французской колонии. Фактически от Петена требовали «подарить» эти азиатские территории. Не дожидаясь ответа или заключения соответствующего договора, 24 июля японские войска перешли границу Южного Индокитая. Началась оккупация. 29 июля, будучи неспособно противостоять нажиму Токио, правительство Франции подписало договор о «совместной обороне Индокитая». Суть, которая скрывалась за довольно безобидными дипломатическими формулировками, заключалась в захвате Японией французской колонии.

Новый виток японской агрессии вызвал бурное раздражение в Вашингтоне. Рузвельт предпринял попытку остудить Японию «холодным душем». 26 июля 1941 г. президент объявил о секвестре всех японских активов в США и о введении полного торгового эмбарго. Возможно, одной из причин, побудившей Рузвельта ввести эмбарго, была перехваченная информация о том, что Япония, после того как закрепится в Индокитае, может предпринять нападение на СССР[422]. Подобное эмбарго наложила и Великобритания, объявив о расторжении японо-английского торгового договора 1911 г., японо-индийского договора 1934 г. и японо-бирманского 1937 г. Таким образом, Японская империя оказалась в ситуации практически полной экономической блокады.

Выступая по радио, Рузвельт заявил: «...США рационализируют потребление бензина в стране и в то же время снабжают горючим явного агрессора. Если бы мы прекратили поставки нефти, японцы двинулись бы на Голландскую Ост-Индию уже год назад, и мы бы имели войну»[423]. Видно, что президент сознавал последствия данного шага. Он понимал, что эмбарго является для Империи таким же стимулятором агрессии, как и слабость жертвы. Овальный кабинет не сомневался, что теперь Япония будет вынуждена действовать в соответствии с тройственным пактом. В этом случае «японская экономика выйдет из зависимости от США, ибо в распоряжении Японии будут ресурсы стран южных морей»[424], то есть Рузвельт осознанно отрезал для японцев северный вариант. Перед Токио оставалась одна альтернатива: движение на юг или назад (уступки Вашингтону по ключевым вопросам и все из этого вытекающее). Рузвельту не требовались услуги астролога, чтобы понять, что второй вариант невозможен. Он намеренно провоцировал Японскую империю.

Пока происходили вышеописанные события, американо-японские переговоры в Вашингтоне не прекращались ни на один день. 2 июня 1941 г. японский посол в США получил новые инструкции по ведению переговоров. В их основы лег документ «Главные пункты государственной политики империи». Перед послом ставилась колоссальная задача — дипломатическим путем не допустить вмешательства Соединенных Штатов в случае, если Япония двинется на юг. Если же Номура не преуспеет в этом начинании, то правительство «примет решение, когда и какие именно силы будут использованы»[425]. На любом языке мира последняя формулировка означает войну.

Бывший адмирал Номура, несмотря на все свои попытки, не смог смягчить позиции Вашингтона. В Белом доме отдавали себе отчет в том, что сохранить мир на Тихом океане можно лишь двумя способами. Первый путь предполагал передачу Японии слабых. Он обеспечивал временное успокоение, пока агрессор переваривает очередную жертву. Это был путь ожидания того счастливого момента, когда ненасытный хищник наконец-то подавится. Но, отказавшись однажды от политики «умиротворения». Рузвельт не собирался к ней возвращаться. Второй вариант предусматривал усмирение за счет беспрецедентных экономических репрессалий. Ахиллесова пята данной политики заключалась в том, что она осуществима только при подавляющем военном превосходстве. Это аксиома и теорема мировой политики одновременно. Урезонить агрессора за счет санкций можно лишь в том случае, когда он, стремясь найти альтернативные источники ресурсов, будет вновь и вновь натыкаться на штыки. Слабость американской позиции заключалась в том, что на Тихом океане вместе взятые Америка и Британия были слабее. Это понимали и в Токио, и в Вашингтоне. Но США не собирались просто так сдать Индокитай. Они пошли на введение эмбарго, а значит, выбрали третий путь. Путь окончательного выяснения отношений, Белый дом был согласен на войну.

Усиление японских позиций в юго-западном районе Тихого океана и концентрация там наземных и военно-морских сил создавали плацдарм для нападения на англо-саксонские страны, точнее на британские и голландские владения. 31 июля Номура получил предписание донести до американского правительства, что оккупация Индокитая была предпринята для «спасения жизни» империи, что Стране восходящего солнца необходимо обеспечить себя сырьем. Послу сообщалось, что данная акция не последняя в этом направлении и ему предписано заручиться лояльной позицией США[426] . Как видим, в Токио любили ставить невыполнимые задачи для дипломатов, но дипломатия никогда и не была коньком империи. В начале августа Японская империя направила требование правительству Таиланда о предоставлении военных баз, передаче контроля над производством каучука, олова и вывозом риса. В Токио стремились повторить столь удачно разыгранную недавнюю партию с Индокитаем.

Усилив таким образом свои стратегические позиции, в Токио решили дожать США дипломатическим путем. Там еще тешились иллюзией, что Америка остановится перед риском военных действий. Резкие заявления Госдепа не отрезвили «ястребов». 6 августа начался очередной раунд дипломатической игры. На встрече с госсекретарем Номура заявил, что действия в Индокитае носят оборонительный и мирный характер. Они были предприняты, «чтобы избежать выхода из-под контроля общественного мнения, давление которого опасно возросло в результате репрессивных мер, предпринятых США, Великобританией и Голландской Ост-Индией...»[427]. Короче, сами во всем виноваты, господин государственный секретарь. Далее посол передал проект американо-японского урегулирования.