час они достигли скрещения дорог. На душе у них сразу стало веселее, народу было много, и все свои. Они вошли в общий поток, который направлялся к северо-востоку. Для Петерита кругом было столько нового и необычного, что он забыл даже про своих родителей и поминутно показывал то на колеса орудия, то на тарахтевший тягач, то на большой грузовик с военным имуществом и удивленно восклицал:

— Во, какой большой! А это что?

Марта, как умела, объясняла ему.

На дороге образовался затор. Стала большая грузовая машина, и ее нельзя было объехать, так как в этом месте шоссе разворотило с одного края бомбой. Достаточно было этой помехи, как в несколько минут возникла «пробка» длиной в километр. Когда Пургайлисы подошли к шоссе, в хвосте колонны еще не знали, что случилось впереди. Усталые шоферы вылезали из кабин, проверяли покрышки, добавляли в баки бензин. Один нетерпеливый водитель свернул с дороги, кое-как перебрался через неглубокую с пологими краями канаву, пытаясь объехать колонну полем. Не пройдя и двухсот метров, машина завязла в болотистом грунте и не могла двинуться ни взад ни вперед. По другую сторону шоссе тянулась вырубка, через нее можно было идти только пешеходам.

— Стоять тут нечего, Марта, — сказал Пургайлис. — Если пробка не рассосется, через полчаса налетит немец, и такая музыка начнется… Дай-ка мне Петерита.

Ян взял мальчика и, не снимая мешков, перескочил через канаву. Дождавшись жены, он быстро зашагал по вырубке, все время петляя меж пеньков. Марта старалась не отставать от него.

Не успели они дойти до головы колонны, как в воздухе послышался знакомый противный вой. Люди тревожно вглядывались в небо, стараясь различить черные силуэты, несущие гибель. Они увидели три «мессершмитта» почти в тот момент, когда те очутились над дорогой. Пролетев над колонной, один из них сбросил три небольшие бомбы, которые упали поодаль, никому не причинив вреда. Остальные повернули влево и стали удаляться.

— Уходят! — раздалось несколько радостных голосов. — Дальше летят!

Но тревога тут же усилилась: оба «мессершмитта», сделав круг, пустились на высоту в тридцать — сорок метров. Один пронесся прямо над колонной, другой летел параллельно шоссе. Затрещали пулеметы, град пуль врезался в плотную, объятую ужасом толпу, и почти каждая попадала — в человека, в лошадь, в машину.

Когда кончился первый налет, Пургайлис увидел недалеко от себя молодую, хрупкого сложения женщину; голова ее была повязана пестрым шелковым платочком, из-под него выбивались пряди посеревших от пыли волос. Женщина сидела на пеньке и с выражением полного безучастия перебирала пальцами лямку спущенного с плеч мешка. Она будто и не видела и не слышала, что происходило вокруг.

Пургайлис посмотрел на нее, покачал головой и негромко крикнул:

— Что же вы сидите? Дожидаетесь, когда убьют? Они ведь, проклятые, сейчас вернутся.

Женщина, словно разбуженная от сна, повернула голову, посмотрела на Пургайлиса, потом на Марту. В глазах ее промелькнуло какое-то новое выражение.

— Я две ночи не спала, — медленно ответила она. — Ноги больше не слушаются.

— Все равно отдыхать не время, — строго, точно ребенку, сказала Марта. — Вот доберемся до Пскова, тогда и выспаться можно. Вставайте, товарищ, здесь нельзя оставаться, надо уходить подальше от дороги, а то эти изверги всех нас перебьют.

Женщина встала, накинула на плечи лямки мешка; эти сильные, простые люди заставили ее подчиниться своей воле. Когда Пургайлис сказал, что надо поторопиться, она покорно кивнула ему и зашагала быстрее. А когда, спускаясь с пригорка, она пошатнулась, — Марта взяла ее под руку свободной рукой.

— Ничего, ничего, — успокоительно приговаривала она, — вот чуточку подальше отойдем, там и передохнуть можно. Потерпите еще немножко.

— Спасибо, — прошептала женщина. — Я понимаю, что надо выдержать…

Когда над шоссе вновь появилась тройка «мессершмиттов» и снова застрочили пулеметы, Ян Пургайлис и его спутницы успели добежать до пересохшей канавы, разделявшей два поля. Плотно прижавшись к ее дну, они пролежали там минут десять. После третьего захода, растратив весь боезапас, самолеты скрылись в южном направлении. Прошло еще несколько минут, прежде чем оставшиеся в живых поверили наступившей тишине. Они поднимались из полевых канав, из ям, оставшихся на месте выкорчеванных пней, выползали из-под машин и бросались искать своих родных и спутников. Общими усилиями трупы были убраны с дороги, а те, кого пулеметная очередь застигла на вырубке, остались лежать там. Горело несколько машин. Водители опрокинули их в канавы. Одну нагруженную доверху машину взял на буксир тягач, и пробка быстро рассосалась. Люди работали быстро, молча, стиснув зубы.

По вырубке долго ходила пожилая женщина и созывала своих детей — она вела на восток группу пионеров. Дети понемногу собирались в кучку, но многие так и не откликнулись. С окровавленными личиками, сохранившими и в смерти невинное выражение, лежали в разных концах вырубки дети Советской Латвии. Живые с горестным изумлением смотрели на застывшие лица товарищей, и в их глазах стоял вопрос: «Почему? За что?» Жалостью к погибшим, впервые зародившимся чувством ненависти к врагу полнились сердца детей. Навсегда запечатлеются в их памяти эти страшные картины, навсегда осветят их будущий путь, определят его направление.

Пионеры нарвали мяты, синих, белых и желтых полевых цветов и осыпали ими своих товарищей. Потом маленький отряд двинулся дальше.

Пургайлис расправил плечи, взвалил на спину свой и женин мешок и взглядом дал понять Марте, что пора идти. Марта взяла на руки Петерита и слегка тряхнула плечо незнакомки.

— Идти надо, — сказала Марта, когда женщина подняла голову. — Может, доберемся к вечеру до какого-нибудь тихого местечка. Третью ночь без сна вы не выдержите. Наверно, издалека, товарищ?

Женщина продолжала сидеть на краю канавы, глубоко задумавшись, смотря отсутствующим взглядом через поле, в сторону дороги, где снова клубилась пыль и беспрерывным потоком двигались люди. Потом, словно спохватившись, вскочила на ноги и тревожно поглядела на Марту.

— Вы что-то сказали?

— Издалека, спрашиваю?

— Из Риги. Меня зовут Мара Павулан. Я артистка, из театра. А вы тоже из Риги?

— Мы деревенские, — ответил за Марту Пургайлис. — Да, так вот и выходит, что у всех у нас одна дорога. И у городских и у деревенских. Ну, ничего. Когда-нибудь вернемся назад — вместе ли, порознь, там видно будет. Дайте мне ваш мешочек, понесу немного.

— У вас своих два…

— Достанет сил и на третий.

Пургайлис навьючился, как мул, и сам же улыбнулся по поводу своего смешного вида. Пройдя немного, он обернулся к жене.

— Дай-ка сюда малыша. Ты что-то, я вижу, стала раскисать.

Марта улыбнулась.

— Покрасоваться любишь, не хуже петуха. Я раскисла! Погляжу еще, что ты к вечеру запоешь. Ну, уж если так хочется похвастаться — на, бери, покажи свою силу.

Ей ли было не знать своего мужа: ведь он без посторонней помощи выворачивал самые тяжелые валуны, подымал на тачку и отвозил на край поля. Отдав мужу мальчика, Марта немного отстала и завела разговор с Марой.

Мара рассказала, что из Риги она выехала на грузовике, что на другой день машина попала в затор и у нее сломалась ось, пришлось идти через всю Видземе пешком. Один раз группу беженцев, в которой она шла, обстреляли бандиты, но их разогнал подоспевший отряд милиции. В этот раз Мара растеряла своих спутников, они, видимо, ушли вперед.

— Куда вы думаете ехать?

— Если бы я сама знала… — Марта грустно улыбнулась. — А вы в определенное место эвакуируетесь?

— Куда-нибудь поближе к Латвии. Очень далеко от дома уезжать не хочется.