санитаров. А переквалифицироваться вы можете только в запасном полку. Как ни вертите, то же самое получается.

Рута поговорила еще с несколькими стрелками, которые ехали из Удельной, и ей стало ясно, что попасть в дивизию — дело вовсе не такое легкое. Можно прождать полгода и больше, а если командование запасного полка решит зачислить ее в свои кадры, вполне вероятно, что ей до конца войны придется остаться в тылу.

— Благодарю, — сказала она еще раз и стала думать, как застраховать себя от таких перспектив. Сейчас она была готова отказаться и от дома отдыха и от отпуска, только бы попасть на фронт. Разве попробовать добраться «голосованием», на попутной машине? Явиться в свою санитарную роту и сказать: «Вот и я, девайте меня, куда хотите…» У кого тогда хватит духа отправить ее обратно?

На южных фронтах немецкая армия рвется к Волге и Кавказу, Ленинград все еще задыхается в кольце блокады, а она будет считать дни и месяцы в запасном полку?

Тогда Рута решилась на отчаянный шаг: выпросила в постпредстве адрес одного из руководящих работников республики и прямо отсюда пошла в гостиницу «Москва». Без долгих размышлений она постучалась в дверь номера. Руководящий работник, — назовем его товарищем Н., — приоткрыл дверь и спросил Руту по-русски, что ей угодно.

— Вы товарищ Н.? — спросила Рута по-латышски.

— Да, я. Вы ко мне?

— Мне нужен ваш совет.

— Пожалуйста, заходите.

Это был небольшой уютный номер с окнами на Охотный ряд. Напротив было величавое десятиэтажное здание Совета Народных Комиссаров, а внизу, в широком ущелье между обеими архитектурными громадами, нескончаемым потоком шли машины.

Товарищ Н. подвинул к окну стул и пригласил Руту сесть.

— Наверно, с фронта? — спросил он, усаживаясь напротив.

На левой стороне груди у него блестел значок депутата Верховного Совета СССР. Не раз видела его Рута на больших демонстрациях в Риге, видела в лагере, когда дивизии вручались знамена, а последний раз она его встретила на фронтовой дороге у Шапкина, в тот день, когда ее ранили.

— Я была на фронте в дивизии и теперь не знаю, как мне попасть туда опять, — волнуясь, начала Рута. Она вкратце рассказала о себе: где работала до войны, как очутилась в дивизии и как ее ранило под Шапкином. Когда она дошла до разговора в постпредстве, товарищ Н. понял, какая забота привела к нему девушку.

— Я вполне здорова, — без остановки рассказывала Рута, — и ни в каком отдыхе больше не нуждаюсь. В запасном полку нужно ведь оставлять таких, которых нельзя послать на фронт. А зачем держать в тылу здоровых людей?

— И в запасном полку нужны полноценные кадры, — сказал товарищ Н. — Там готовят пополнение для дивизии, а пополнение должно быть хорошее, правильно обученное.

— Неужели и вы не хотите мне помочь? — испугалась Рута.

— Я хочу вам помочь, но мне нужно немного подумать, как это лучше всего сделать. — Товарищ Н. поднялся со стула. С минуту он прохаживался по комнате, затем подошел к телефону и набрал номер. — Говорит. Н., — сказал он по-латышски. — Извини, что беспокою тебя во время заседания. Как обстоит у нас на специальных курсах с радистами? Полный комплект набрали? Что? Еще нескольких? Спасибо. Кажется, одну кандидатуру смогу предложить вам сегодня. Немного погодя я позвоню начальнику отдела кадров.

Он положил трубку и снова сел.

— У меня есть для вас одно предложение. Не знаю, как вы к нему отнесетесь, но, по-моему, оно должно отвечать вашему желанию.

— Мне надо переквалифицироваться, да? — разочарованно протянула Рута.

— Может быть, и нет. Вы и в качестве санитарки пригодитесь. Но если вы станете радистом, то принесете там гораздо больше пользы. Согласились бы вы отправиться в Латвию, в нашу партизанскую бригаду? Это тоже фронт, вы это понимаете. Жизнь там будет нелегкая. Постоянные лишения, тяжелая борьба, на каждом шагу опасности. Не каждому это по силам, но мы и не каждого туда пускаем.

— Согласна! — Рута покраснела, глаза у нее заблестели. — Я буду выполнять любые задания, только не посылайте меня в запасный полк.

— Не пошлю, не пошлю… — улыбнулся товарищ Н. — Вам недельки две надо будет побыть в доме отдыха, потому что курсы начнут работать только в начале августа. Имейте в виду, что никто не должен знать, к какой работе вы готовитесь и куда вас направляют. Об этом будут знать лишь несколько человек из штаба партизанского движения. Когда придет время, можно будет говорить во всеуслышание.

— Я понимаю, только… У меня к вам еще одна просьба. Вы сказали, что мне надо учиться на радистку. Хорошо, я выучусь. Но у меня есть одна очень хорошая подруга, она уже работала радисткой на Ленинградском фронте. Мы вместе в госпитале лежали и вместе в Москву приехали. Вы бы приняли ее в партизаны? Ее звать Марина Волкова. На фронте ее приняли в кандидаты партии. Можно мне поговорить с ней?

— Только в принципе, безотносительно к нашей беседе, — сказал товарищ В. — Если она выразит желание пойти в партизаны, мы познакомимся с ней и тогда решим. Важно, что она уже работала радисткой.

Поздно вечером вернулась Рута на квартиру Волковых. Марина уже вдоволь наговорилась со своими родственниками, и после ужина обеих фронтовичек отпустили спать. Им постелили на широкой тахте в столовой. Вера ушла на ночное дежурство, а Шура еще несколько часов просидела в кабинете отца — готовилась к государственным экзаменам. Как только Рута с Мариной остались одни, Рута сразу стала выяснять важный вопрос: хотелось бы Марине пойти в партизаны?

Ответ был такой, какого и ждала Рута.

На следующий день они пошли к начальнику отдела кадров штаба партизанского движения, заполнили анкеты и к вечеру уехали электричкой в армейский дом отдыха под Москвой. Шура и Вера обещали навестить их в следующий выходной день.

Дом отдыха находился в живописной местности, недалеко от реки и соснового бора. Осенью 1941 года немцы до него не дошли километров восемь, поэтому все здесь уцелело.

Руте с Мариной отвели небольшую комнатку во втором этаже. Прямо за окнами начинался лес. Эту комнатку остальные отдыхающие скоро прозвали цветочным магазином, и не без основания: девушки в первый же день натаскали в нее столько цветов, что не хватало ни посуды, ни места, куда их девать. Кругом — и в лесу и по лугам — их было такое обилие, что нельзя было удержаться от соблазна, и они возвращались с прогулок с целыми вениками.

Украсив свою комнату, девушки не успокоились до тех пор, пока на каждом столе в столовой и в гостиной не оказалось по красивому букету. Потом дошла очередь и до остальных комнат. Им помогали и другие отдыхающие.

Люди, которые месяцами жили среди грохота, гула и огня, которые валялись в болотной тине и месили грязь фронтовых дорог, теперь гуляли по лесу, слушали пение птиц, упивались волшебной тишиной и покоем.

Рута в первый же вечер за ужином обратила внимание на лейтенанта Сорокина. Он был командиром танка, после тяжелого ранения долго лежал в госпитале и теперь отдыхал перед отъездом на фронт. Это был немолодой уже человек, ниже среднего роста, но очень крепкого сложения. У него были ярко-голубые глаза и седые виски. На следующее утро Рута увидела его на террасе. Вокруг него собралась кучка детей, он что-то рассказывал им. Один малыш сидел у него на коленях и, конечно, теребил, на его груди медали и новый орден Красного Знамени. Рассказывая, Сорокин все время поглаживал светлую головку ребенка.

Вечером после ужина, когда Марина и Рута сидели в саду, Сорокин подсел к ним на скамейку, неловко улыбнулся и сказал:

— Такой вечер… как-то не хочется оставаться одному. На фронте мы всегда были вместе, и работали и отдыхали всем экипажем. Отвык я от одиночества. Но если я вам мешаю, скажите, можно и уйти.