Натансон все глядел, глядел на море. Прижавшись к его плечу, Хана возбужденно шептала:

— Зачем нас убивают? Ведь это им так не пройдет, скажи, нет?

— Они ответят, Хана. Наши друзья вернутся, все узнают. Крепись, милая, это совсем не страшно.

— Я не…

За спиной грянули выстрелы. В глазах Натансона море померкло, и все закачалось под ногами. Он еще сделал какое-то движение в сторону Ханы, но черная, непроницаемая тьма охватила его со всех сторон. На дно рва, на мертвые тела упали семь новых трупов. На террасе осталась только маленькая девочка. Пули, не задевая, пролетели над ее головой. Испуганно смотрела она в ров на своих родителей, на маленького братика, который больше не плакал. Тогда один из гестаповцев с лопатой в руке перебежал на террасу. Расширенными глазами смотрела девочка на чужого страшного человека, ее личико стало кривиться от плача. Гестаповец наморщил лоб, поднял лопату и рассек голову ребенка, потом лопатой же сбросил маленький трупик в ров.

По вязкому песку на дюны подымались следующие восемь человек. Вдали гудели моторы грузовиков — из города прибывала новая партия обреченных. Ров наполнялся быстро.

Во второй половине сентября Биргель поехал в Лиепаю. Поездка была неудачная. Определить сына в техникум не удалось, а в доме на улице Улиха, где Биргель справлялся о Натансоне, ему рассказали про события на дюнах.

Когда Звиргзда узнал об этом, он несколько дней ходил как потерянный. Теперь понятно, почему не вернулся Натансон. Не надо было его пускать, и без него слишком много жертв.

Биргель разузнал и о других друзьях Звиргзды. Все, кто не погиб при обороне Лиепаи, уже в июле были расстреляны в парке Райниса. Может быть, редкие из них, вроде него, скрывались где-нибудь по курземским лесам или работали у крестьян под чужими фамилиями.

Но ведь борьба продолжается. Война идет. Только он ничего не делает, как будто она для него кончилась.

Звиргзда не стал делиться своими мыслями с родственниками. Однажды вечером он вышел из дому и лесом направился к дальней усадьбе. В сенном сарае, в стороне от жилья, он нашел человека, скрывавшегося здесь уже несколько недель. Звиргзда знал о нем от зятя, который водил знакомство с хозяином этой усадьбы; знал, что он из Лиепаи. Это был капитан артиллерии Савельев. Они даже узнали друг друга: виделись в лиепайском военном порту, перед тем как оставить город. Правда, теперь Савельев был в крестьянской одежде, а за время скитаний он отпустил бороду. Звиргзда рассказал ему, какие вести привез из Лиепаи зять. Окончив рассказ, он посмотрел на Савельева и угрюмо спросил:

— Как ты думаешь? Не пора нам начать действовать?

— Ты прав, товарищ Звиргзда, я сам об этом думаю. Слишком долго мы сидели сложа руки. Немцы считают, что здесь некому дать им отпор. Я уже узнал, что в окрестных усадьбах скрываются человек десять наших… вместе с моряками. Из местных людей тоже, думаю, кое-кто не откажется.

— Во всяком случае нас будут поддерживать. Мой зять, например. Я не думаю, что он сегодня же возьмет в руки винтовку и уйдет в лес, но помогать будет.

— И это большое дело. Без связных и знающих местную обстановку нам не обойтись. Конечно, надо научить их конспирации, иначе немцы нас скоро выловят, как мышей.

Они совещались несколько часов. Согласились на том, что тайную базу и узел связи устроят у Биргелей, а операции будут производить подальше от здешних мест. На первое время главной задачей было достать оружие и боеприпасы. С этого и должна была начаться деятельность их партизанского отряда.

Около полуночи они расстались, и Звиргзда вернулся в усадьбу Биргели. Хотя путь, избранный ими этой ночью, сулил несказанные трудности и опасности, может быть даже гибель, однако молодой кузнец почувствовал, что с плеч у него гора свалилась.

Ольга Прамниек со своим ребенком жила по-прежнему на улице Блаумана. Не раз она думала о том, чтобы уехать в деревню к родственникам, но это значило бы отказаться от квартиры — немцы бы немедленно отдали ее какому-нибудь «фюреру». А главное, Ольга все еще надеялась, что ей удастся узнать что-нибудь о муже. Тяжелее всего было то, что нельзя было выйти из дому, весь день приходилось сидеть возле ребенка. Чтобы не умереть с голоду, Ольга продавала вещи, а дворничиха покупала для нее по спекулятивным ценам продукты у приезжих крестьян. В довершение всех несчастий у Ольги совсем пропало молоко. С большим трудом удавалось купить раза два в неделю коровьего молока, но оно часто скисало. Мальчик таял на глазах и своим беспрерывным плачем надрывал сердце матери.

12 августа генерал-комиссар Дрехслер издал распоряжение о регистрации всех трудоспособных. Зарегистрировали и Ольгу, но из-за ребенка разрешили некоторое время не работать.

К ней стали захаживать разного рода посредники и скупщики, пронюхавшие о ее бедственном положении. Один спекулянт купил прекрасный фарфоровый сервиз, которым она так гордилась; из мастерской Прамниека стали одна за другой исчезать картины; продано было кое-что из столового серебра. В это время Ольгу постиг новый удар: заболел воспалением легких маленький Аугуст и через несколько дней умер.

Целую ночь сидела Ольга у колясочки и, глядя на маленькое прозрачное личико, думала о том, как Эдгар выйдет из тюрьмы и спросит ее о сыне. Что она ему ответит? Может быть, сама виновата — не сберегла, не хватило настойчивости бороться за жизнь своего мальчика… Вот судьба и наказала ее. Но она так устала, что не было сил даже по-настоящему страдать, чувствовать боль.

Дворник привез гробик, жена его помогла убрать маленького покойника, а Ольга целый день ходила по учреждениям, потом съездила на Лесное кладбище и выбрала место для могилы на солнечном пригорке. На другой день старик извозчик отвез гробик на кладбище. Сторож помог похоронить маленького Аугуста.

День был ветреный, часто принимался идти дождь. Ольга посидела немного около свежего холмика, несколько раз принималась перекладывать осенние цветы и еловые ветки, чтобы могилка не казалась такой оголенной, потом пешком пошла домой.

На другой день она получила извещение. Ей предлагали освободить в двухдневный срок квартиру и переселиться в Задвинье, в маленькую рабочую квартирку, владелец которой был недавно расстрелян. Ольге разрешили взять с собой только те вещи, которые бесспорно принадлежали ей: платье, белье, альбомы с фотографиями и самую необходимую посуду. Все остальное как имущество арестованного Эдгара Прамниека должно было остаться на месте и перейти в собственность переезжавшего на квартиру полицейского чина. Ольга хотела взять кое-что из оборудования мастерской, этюды начатых картин — но и в этом ей отказали.

— Теперь вы свободный человек, — сказал чиновник, приехавший по поручению своего начальника выселять Ольгу. — Поступите на работу и будете зарабатывать на жизнь.

Вероятно, из желания скорее от нее отделаться чиновник прислал грузовик, и Ольгу с ее вещами перевезли в Задвинье.

Теперь она занимала в деревянном двухэтажном домике небольшую комнатку и кухню, окнами во двор. «Надолго ли? — думала. — Что еще меня ждет?»

Она так отупела от навалившихся на нее бед, что ей все стало безразлично.

Несколько дней спустя после переезда к ней пришла Эдит. Окинула взглядом комнатку, очень чистенькую и очень скудно обставленную, — поморщилась.

— Неправильно это, Ольга.

— Что неправильно?