землевладельцев.

— Его не в лесу надо было вешать, — сказал Екаб Вилде, — а привезти бы в волостное правление да согнать всех новоселов, которых он наделил землей; пускай бы поглядели, что за такие дела бывает. Сначала с живого шкуру содрать, а потом можно и повесить — вон у Каупиня под окном. Эллера первого, за ним и всех новоселов. Вот как я бы действовал, будь у меня власть.

Вилдиене, накрывавшая в это время на стол, остановилась и укоризненно посмотрела на мужа.

— Зачем же так люто мстить? Лучше оставить в живых, пускай бы на нас работали. Если всех вешать, кто же будет черную работу делать?

— Хозяйка права, — согласился Зиемель. — Кое-кого надо оставить работать.

Сильвию эти разговоры мало интересовали. Помучить разве хозяина? Она, наконец, вспомнила, где и при каких обстоятельствах встретила старого Вилде, да и он, как видно, не совсем забыл, сидит как на угольях, не знает, куда деваться. Кутеж обошелся ему тогда в двести шестьдесят латов, но зато для него играл аккордеонист и две дамы из бара помогали коротать время в отдельном кабинете. Ужасно смешной старик… Если бы знала жена… Сейчас ему, наверно, стыдно, что она у него такая старая.

Она незаметно подмигивала Вилде, давая понять, что не забыла давние проказы, а он покрывался испариной, встречая смеющийся взгляд Сильвии, и еще громче разливался насчет большевиков, надеясь таким образом отвлечь ее мысли в другую сторону. Но вино и привезенные из города напитки настолько подогрели гостей, что никто его не хотел слушать, каждый старался перекричать других.

К счастью для Вилде, когда индюк был съеден и запас вина стал подходить к концу, приезжие вспомнили, что пора и честь знать. Первым заговорил об отъезде Зиемель.

— А теперь куда поедем? — еле ворочая языком, спросил Понте. — Дома сегодня делать нечего. А что, если устроить охоту? Здесь, в волости, никого не надо арестовать?

— А верно, ты мне подал хорошую мысль, — обрадовался Зиемель. — Поедем в мою волость, есть там один новосел по фамилии Закис. Сомневаюсь, чтобы наши разини догадались взять его. Проверим, как он там живет, и арестуем.

— Дельное предложение, — сказал Понте. — Сначала завезем в город Сильвию, а потом поедем устроим охоту на Закиса[8]. И он замурлыкал:

Остальные подхватили.

Прощаясь с хозяином, Сильвия незаметно ущипнула ему ладонь, но он сделал вид, что ничего не заметил. Герман остался у родителей, уговорившись, что в понедельник за ним приедут. Когда машина исчезла за углом дома, отец и сын пошли прилечь, а хозяйка с батрачками стали убирать со стола. Перед ними Вилдиене виду не подавала, хотя готова была рвать и метать: опять несколько самых лучших тарелок разбили.

После обеда Закис кончил сметывать стог. Когда последняя навилина была подана наверх, верхушку стога прикрыли сухими березовыми ветками и очесали бока. Теперь с первым покосом покончено, пора подумать об уборке ржи. Ждать больше нельзя: под тяжелыми колосьями ломится стебель, местами рожь уже полегла.

— Погодил бы до утра, отец, — заговорила Закиене, увидев, что муж достает косу. — Из соседей еще никто не начинал. Обязательно надо первому.

— Лучше, когда дело сделано, — ответил Закис. — Толочан в этом году не дождемся, одним придется убирать. Эх, жалко, Аугусту не удалось хоть с недельку дома побыть. Тогда мы скорее бы начали ставить сруб. А теперь кто его знает, когда до него руки дойдут.

Большая часть бревен для сруба была уже распилена. Фундамент Закис успел сложить сам, работая по вечерам. В углу хибарки подсыхала дранка для кровли, а в сарайчике хранился ящик оконного стекла. Вся полученная от государства ссуда пошла в дело, теперь бы дней на десять позвать мастеров, чтобы поставить сруб. Остальное можно потихоньку да полегоньку сделать самим.

— Видно, еще одну зиму придется прожить в этой старой хибарке, — вздохнула Закиене, — кто теперь станет помогать?

— Если надо будет, проживем и в хибарке, — сказал муж. — Мне чего хотелось — мне хотелось, чтобы больше не мозолила глаза эта развалина, когда вернутся Аугуст и Аустра. Как только новый дом будет готов, тут же ее и снесем.

— Только бы вернулись, — снова тяжело вздохнула жена. Положив руки на колени, она сидела в кухне на скамеечке и печально глядела в оконце. За последние дни она места себе не находила от тоски. Лучше было не поминать в ее присутствии старших детей. — Бог знает, когда это будет… доведется ли еще когда свидеться.

— Ты вечно так — только плохого ждешь. Оба взрослые, у обоих головы на плечах. Никакой работы не боятся. Они-то нигде не пропадут. Выдержать бы только нам.

— Война, отец. Если бы знать, что Аугуст и Аустра на той стороне, мне бы и горя мало. А если не успели? Разве их пощадят?

— Должны были уйти. Иначе кто-нибудь из них заглянул бы домой. С нами вот хуже получилось. Не надо было столько времени мудрить и ждать неизвестно чего. Давно бы успели уехать.

— Да кто же из нас больше мудрил?

— Мне ведь приходится за всех вас думать, — ответил Закис. — Оставить все добро и уехать бог знает в какую даль — конечно, полбеды. Да ведь сомнение брало — а вдруг бы напрасно убежали… Вдруг бы немца задержали и погнали обратно? Кто мог сказать, что он прискочит так скоро?

При желании они успели бы уйти и в начале июля, но в это время прошел слух, что немцев отогнали за Даугаву, и Закис не решился покинуть насиженное гнездо, пока еще оставалась надежда удержаться. А там нагрянули немцы, и об уходе больше нечего было думать. Черная тень легла на их жизнь. Вставая поутру, они никогда не знали, что принесет им вечер. С каждым днем все наглее становился старый Лиепниек. Когда началась уборка сена, батрак Лиепниека завернул однажды на покосы Закиса и будто ненароком выкосил самый лучший луг.

— Не сердись, зайчик, — издевался потом Макс Лиепниек. — Тебе же меньше возни. Достаточно того, что накосишь в кустах да по кочкам.

А когда сено было высушено и сложено в копны, сам Макс приехал на лошадях и наложил два воза. И все с шутками, со смешком:

— Даже и спасибо не скажешь! Тебе его и сложить некуда: ни сенного сарая, ни сеновала. Грех же оставлять под открытым небом такое добро. В нашем сарае оно сохранней будет.

Закис только зубами скрипнул, глядя вслед возам с сеном, которые, покачиваясь, двигались по косогору к усадьбе Лиепниеков. Теперь негде искать правды.

Это пока только с сеном, а что дальше будет, когда дело дойдет до уборки хлеба, картофеля? В волости уже арестовали нескольких новоселов. Двоих казнили здесь же, на глазах у людей. Удивительно еще, что кулаки до сих пор не приходили за ним, — не иначе, хотят даровую рабочую силу оставить. Тогда Закис начал тайком рыть в лесу погреб.

— Спрячем там часть хлеба и картофеля, — сказал он жене. — Если эти изверги придут грабить, хоть что-нибудь самим останется.

При детях он ни разу не обмолвился о погребе, чтобы они по своей наивности соседям не проболтались. Ах, дети, дети, только и радости в жизни, что они. Как ни устанешь за день, как ни тяжело на душе от всяких мыслей, а как затеют возню, все будто легче становится. Слушаешь их щебетанье — и не хочешь, а усмехаешься.

Какие только игры они не придумывали — в войну и любое происшествие, о котором говорили