— Другие могли проболтаться, другие могли вас узнать. Я в полиции на заметке, они придут прямо ко мне.
Мари не совладала с собой, обернулась к Джейсону.
— Полиция… Так это была полиция! — вырвалось у нее.
Борн сердито взглянул на нее, затем снова обратился к перепуганному толстяку.
— Вы хотите сказать, что полиция причинит вред вашей жене и детям?
— Не сама полиция — вы же знаете. Но их интерес приведет ко мне других. К моей семье. Сколько их, тех, кто охотятся на вас? И каковы они, эти охотники? Вы это знаете не хуже меня; они не остановятся ни перед чем: смерть женщины или ребенка для них — ничто! Заклинаю. Своей жизнью. Я ничего не говорил. Уходите.
— Вы преувеличиваете. — Борн поднес бокал к губам, давая понять, что разговор окончен.
— Ради Бога! — Толстяк наклонился к Борну, схватившись за край стола. — Вы хотите доказательств моего молчания? Пожалуйста! Информация о вас была опубликована в газете. Любой человек, располагающий какими-то сведениями о вас, должен был позвонить в полицию. Конфиденциальность гарантировалась. Вознаграждение было щедрым, полиции нескольких стран перевели деньги по линии Интерпола. На былые неурядицы можно было взглянуть в ином свете. — Толстяк выпрямился, снова вытер лицо. — Такому человеку, как я, пригодились бы более теплые отношения с полицией. Однако я ничего не сделал. Несмотря на гарантии конфиденциальности, я ничего не сделал!
— Вы нет. А другие? Говорите правду, я пойму, если вы солжете.
— Я знаю только Черняка. Он один из всех, с кем я говорил, признает, что встречал вас. Но вы это и сами знаете. Ведь конверт попал ко мне от него. Он никогда не проговорится.
— Где он сейчас?
— Где и всегда. В своей квартире на Лёвенштрассе.
— Где это? Я никогда там не был.
— Не были? — Толстяк запнулся. Губы сжались, в глазах тревога. — Вы что, меня проверяете?
— Отвечайте на вопрос.
— Лёвенштрассе, 37. Вы это знаете не хуже меня.
— Значит, я вас проверяю. А кто передал конверт Черняку?
Толстяк замер, его сомнительной честности был брошен вызов.
— Понятия не имею. И никогда не пытался узнать.
— Вам даже не было интересно?
— Конечно нет. Коза никогда не пойдет в волчье логово.
— Козы не ошибаются, они наделены отличным нюхом.
— И осторожностью, mein Herr. Потому что волк проворнее и куда агрессивнее. Будет только одна погоня. Последняя для козы.
— Что было в конверте?
— Я сказал вам, я его не открывал.
— Но вы знаете, что в нем.
— Полагаю, деньги.
— Полагаете?
— Хорошо. Деньги. Очень много денег. Если что-то не сходится, я ни при чем. А теперь, прошу вас, умоляю. Уходите!
— Последний вопрос.
— Все что угодно. Только уходите!
— За что заплатили эти деньги?
Толстяк уставился на Борна, шумно дыша, его подбородок блестел от пота.
— Вы истязаете меня, mein Herr, но я не отвернусь от вас. Можете считать это мужеством жалкой козы, которой удалось выжить. Каждый день я читаю газеты. На трех языках. Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет.
Глава 7
Они обогнули квартал, проехали по Фалькенштрассе, затем повернули направо к Гроссмюнстерскому собору. Лёвенштрассе находилась в западной части города, за рекой. Самый короткий путь — через Мюнстерский мост, по Банхофштрассе, затем по Нюшелерштрассе; улицы пересекались, как объяснил человек на стоянке у ресторана «Три хижины».
Мари Сен-Жак молчала, вцепившись в руль, сжимая его с той же одержимостью, с какой стискивала свою сумочку в отеле; это каким-то образом поддерживало ее. Борн взглянул на нее и понял.
Джейсону заплатили за убийство. Полиция нескольких стран объединила средства, чтобы соблазнить колеблющихся информаторов, чтобы шире раскинуть сети. Значит, был убит не один человек.
Не полицейские. Другие.
В ночном небе вырисовывались колокольни Гроссмюнстерского собора, в свете прожекторов рождались зловещие тени. Джейсон глядел на это древнее сооружение; как и многое другое, он знал его и не знал. Он видел его раньше и, однако, видит сейчас впервые.
Знает? Откуда?
Они проехали по мосту и окунулись в оживленное движение новой части города. Улицы были загружены, пешеходы и автомобили боролись за каждый перекресток, красный и зеленый огни без конца сменяли друг друга. Борн попытался сосредоточиться ни на чем… и на всем сразу. Контуры истины начинали проступать, одно загадочное очертание за другим, каждое поразительнее предыдущего. Он не был уверен, что в состоянии — умственно в состоянии — усвоить многим больше.
— Halt! Die Dame da! Die Scheinwerfer sind aus, und Sie haben links signalisiert. Das ist eine Einbahnstrasse![23]
Джейсон посмотрел в окно, и резкая боль вновь пронзила грудь. Патрульная машина поравнялась с ними, и полицейский кричал в открытое окно. Джейсон вдруг все понял… понял и рассвирепел. Мари увидела патрульную машину в боковое зеркальце, погасила фары и включила сигнал левого поворота. На улице с односторонним движением, где все стрелки указывают направо. А левый поворот перед носом у полицейской машины это сразу несколько нарушений: выключенные фары, возможно, даже умышленное столкновение; их остановят, и Мари закричит.
Борн включил фары, затем нагнулся к женщине, одной рукой выключил сигнал поворота, другой — стиснул ей руку.
— Я убью вас, доктор, — сказал он тихо, а затем крикнул полицейскому: — Извините! Мы немного запутались! Мы — туристы! Нам нужен следующий квартал!
Офицер был в двух шагах от Мари и не сводил с нее глаз, явно озадаченный тем, как она себя вела.
Свет сменился.
— Поезжайте. И не делайте глупостей, — сказал Джейсон. Он помахал полицейскому. — Еще раз извините! — прокричал он.
Полицейский пожал плечами и повернулся к напарнику, продолжая прерванную беседу.
— Я перепутала, — сказала Мари, ее тихий голос дрожал.
— Здесь такое движение… Боже, вы сломали мне руку… Подонок!
Борн отпустил ее. Злость в голосе насторожила. Он предпочел бы страх.
