«республики философов».

Дружеские отношения с монархами таили огромный соблазн для кумиров поколения — стать наставниками, педагогами, поводырями, воспитать умы и добиться претворения своих теорий на практике. До определенного момента Россия воспринималась философами-просветителями как место реализации их идей. Екатерина поддерживала подобное представление. Она и сама осознавала себя ученицей французской философии, многие ее политические шаги были продиктованы именно просветительскими взглядами.

В круг политико-философских размышлений французских писателей Россия вошла примерно с середины XVIII века. Ее стремительное «перерождение» под скипетром Петра I в начале столетия и превращение в одну из наиболее могущественных стран, двигавшуюся по пути европейского просвещения, возбуждали немало споров. Не было ни одного хоть сколько-нибудь значимого французского автора, который не уделил бы феномену «Скифии» толику внимания. Фонтенель, Монтескьё, Вольтер, Дидро, Руссо, Д’Аламбер, Мабли, Мармонтель сочиняли о России оды, поэмы, драмы, романы, исторические труды, рассуждения на юридические и экономические вопросы, памфлеты и похвальные слова. «В общем, русская нация в настоящий момент положительно находится в моде»^[845] , — писал по этому поводу барон Гримм. С другой стороны, в России с середины века наблюдался нарастающий интерес к трудам французских просветителей. Правда, за неимением развитого третьего сословия, их идеями увлекалась в основном аристократия, получившая образование за границей^[846]. Впрочем, и сам Вольтер считал, что его тексты «не для портных и сапожников». В царствование Екатерины на русский язык было переведено около 60 книг «фернейского патриарха». Широкую известность получили «Философский словарь», «Кандид», «Людовик XIV», «Опыт о духе и правах народов»^[847]. Еще Елизавета Петровна заказала Вольтеру труд о Петре Великом и снабдила его необходимыми материалами.

«В то время образованные русские, военные и статские, знали, читали, славили одного Вольтера и полагали, прочтя все сочиненное им, что стали столь же учеными, как их апостол»^[848], — вспоминал Дж. Казанова, посетивший Россию в 1767 году. Мода на вольтерьянство, которой покровительствовала императрица, быстро охватила двор. Щедрым патроном для философов-просветителей стал граф А. П. Шувалов, которого Вольтер называл «Северным Меценатом» и которому посвятил трагедию «Олимпия». На средства князя Д. А. Голицына в Гааге печаталось первое издание труда Гельвеция «О человеке», запрещенное во Франции. Г. Г. Орлов, выполняя рекомендацию Екатерины, пригласил высланного из Франции Руссо поселиться в его поместье в Гатчине. А К. Г. Разумовский предлагал знаменитому изгнаннику свое имение на Украине. E. Р. Дашкова печатала в журнале «Невинные упражнения» отрывки из книги Гельвеция «Об уме», переводы Руссо «Рассуждения о происхождении и основах неравенства среди людей» и «Новую Элоизу». При дворе совместные переводы статей из «Энциклопедии» и их обсуждения сделались излюбленным салонным времяпрепровождением. Особенно охотно русская публика восприняла уже упоминавшийся роман Мармонтеля «Велизарий», вызвавший во Франции нападки на автора. Воспитатель наследника С. А. Порошин в дневнике заметил, что такие книги «для всякого состояния к просвещению необходимы» ^[849].

Многих вельможных вольтерьянцев «отрезвила» Пугачевщина. В 1775 году директор придворного театра и статс-секретарь императрицы И. П. Елагин, переводивший вместе с ней «Велизария», заметил, что только «благодать Божия не попустила ни вольтерову писанию, ни прочих так называемых философов и энциклопедистов сочинениям вовсе преобратить душу проповедями их»^[850]. Однако семена уже были брошены. Многочисленные переводы западных политических авторов провоцировали развитие отечественной философии, журналистики и литературы. Изменялось представление общества о самом себе. «Часто лучше внушать преобразования, чем их предписывать»^[851], — замечала Екатерина.

Вскоре после переворота между нею и Вольтером завязалась переписка. Сначала она велась полуанонимно: императрица выступала от имени своего библиотекаря, философ — от имени некоего «племянника аббата Базена»^[852]. Они как бы пробовали почву, не очень уверенные в том, что обмен посланиями продлится долго.

Зачем вообще понадобился эпистолярный диалог? Помимо интеллектуального интереса Екатерина преследовала и прагматические цели. В глазах общественного мнения, на которое влиял ее корреспондент, она оставалась узурпатором, не имевшим прав на корону. Правам юридическим императрица противопоставила права духовные, сделавшись кумиром просвещенной публики. Она достойна занимать престол, потому что ведет свою страну к тем ценностям, которые выработаны западной политической мыслью, но отвергнуты западными монархами.

Екатерина никогда не забывала о том, что Людовика XIV и Фридриха II называли Великими не только за их государственные и военные успехи, но и за покровительство науке и литературе^[853]. Императрица показывала, что готова отложить в сторону скипетр и корону, чтобы взять свиток законов. Она предложила изгнанным из Франции энциклопедистам продолжить публикацию «Энциклопедии» в России. Это был широкий жест, сразу вызвавший восхищение у поклонников Просвещения. Дидро писал по этому поводу своей приятельнице госпоже Волань: «Нам предлагают полную свободу, покровительство, почести, деньги, блестящее положение, что скажете Вы на это? Во Франции, стране образованности, науки, искусства, хорошего вкуса, философии, нас преследуют, а там… в ледяных пустынях Севера, нам дружески протягивают руку» ^[854]. Почти с теми же словами обращался к самому Дидро Вольтер: «Ну вот, прославленный философ, что скажете Вы о русской императрице? В какое время мы живем? Франция преследует философию, скифы ей покровительствуют»^[855].

Екатерина превратилась во Франции в монарха людей мыслящих. В первые годы ее царствования версальский кабинет отказывался признавать за «узурпаторшей» императорский титул. Каково же было Людовику XV и его министрам наблюдать, как читающая публика вслед за запрещенными писателями прославляет русскую императрицу и утверждает, что «свет в Европу приходит с Севера»?

Ожидая осуществления своих идей «сверху», просветители жаждали появления королей-философов, которые, основываясь на началах разума, преобразуют мир. «Велением судьбы, — писал Гольбах, — на троне могут оказаться просвещенные, справедливые, мужественные и добродетельные монархи, которые, познав истинную причину человеческих бедствий, попытаются исцелить их по указанию мудрости»^[856]. Дидро, отвечая на сомнения Гельвеция, придет ли такой необычный монарх, писал: «Он придет когда-нибудь, тот справедливый, просвещенный и сильный человек, которого Вы ждете, потому что время приносите собой все, что возможно, а такой человек возможен».

Общаясь с друзьями-философами, Екатерина никогда не выпускала из виду материальную сторону. Ведь на нее смотрели не только как на коронованную ученицу, в ней видели подательницу всяческих благ, недаром на аллегорических картинах того времени у ног монархов всегда изображался рог изобилия. Узнав, что Дидро нуждается в деньгах, императрица купила в 1765 году его библиотеку и оставила книги в пожизненное пользование владельца, назначив его библиотекарем с жалованьем 1000 ливров в год. Сумма была выплачена на 50 лет вперед, а для энциклопедиста приобрели дом в Париже.

Пригласив Д’Аламбера стать воспитателем наследника Павла Петровича, Екатерина предложила ему жалованье в 1000 ливров в год и статус посла иностранной державы при ее дворе. «Если же Вам трудно расстаться со своими друзьями, — писала императрица, — Вы можете забрать их всех с собой. Я обещаю сделать для них все, что в моих силах, и возможно, они будут здесь более свободны и счастливы, чем у себя на родине».

Делать подобные предложения было относительно безопасно, поскольку мало кто из людей с именем и положением пустился бы в далекий путь, чтобы поселиться в «варварской» стране с суровым климатом, «диким» народом и отсутствием привычного комфорта. Д’Аламбер отклонил приглашение, но принял пенсион и до конца дней оставался ревностным защитником интересов Екатерины на международной арене. Положение полуофициального представителя России за рубежом обрел известный критик и философ барон М. Гримм. Он неоднократно приезжал в Петербург, был избран почетным членом Российской