чтобы плыть к галерам и поскорее увидеть императрицу. Владимир Орлов записал слова одной бабы на пристани: «Ну уж я ее теперь, матушку, совсем высмотрела». «Государыня куда ни выходила, народ не мог на нее насмотреться, — продолжал брат фаворита. — …иной называл ее ягодкой, иная баба — солнышком, иная — кормилица наша». Говоря о восхищении, которое вызывала особа императрицы, не стоит забывать такую важную черту тогдашней жизни, как отсутствие зрелищ. Приезд августейшего лица, да еще такой пышный, запоминался на всю жизнь и пересказывался бесчисленное количество раз в разговорах с соседями и родней. Ради такого случая стоило тащиться за сто верст. Наша героиня умела разговаривать с людьми, и те быстро переставали ее смущаться: рассматривали, брали за руки, заводили беседы. Вот еще одна зарисовка из дневника Владимира Орлова: «Посмотри, — говорила одна горожанка другой, — старуха- то у нее насильно руку тащит, а она, матушка, смеется»^[833] . 29 мая в Рыбной слободе женщины поверх белого холста постилали под ноги императрице шелковые платки и целовали оставленные ею следы, о чем с умилением писали газеты^[834]. О жителях Казани Екатерина сама сообщила Панину: «Если б дозволили, они б себя вместо ковра постлали, и в одном месте по дороге мужики свечи доставали, чтоб передо мною поставить, с чем их и прогнали»^[835]. Проявления любви к монарху считались тогда в порядке вещей. Благоговение еще не воспринималось как унижение. Но, описывая подобные сцены в посланиях к Панину, императрица знала, что и кому говорит: она нарочно подчеркивала привязанность народа к своей особе, чтобы лишний раз напомнить — потеснить ее с трона нелегко.

Особое внимание императрица уделяла купечеству. Купцы жаловались к руке вместе с дворянами и чиновниками, а посещениям фабрик Екатерина отдала основное время. Это не удивительно. Она находилась в богатом регионе с громадным потенциалом торгово-промышленного развития. Особые отношения подчеркивались тем, что с купеческими женами императрица целовалась по русскому обычаю в щеку. В Казани она выбрала для проживания дом купца Осокина — «девять покоев анфиладою, все шелком обитые, кресла и канапе вызолоченные, везде трюмо и мраморные столы под ними». Довольные ее обхождением купцы провожали царицу от города к городу в лодках, украшенных лентами и колокольчиками. Пройдет всего несколько лет, и когда в Поволжье вспыхнет крестьянская война, обитатели зажиточных городов, боясь за свое имущество, будут закрывать перед пугачевцами ворота. А за сто лет до того, при Разине, поволжские города, напротив, сами отворялись перед восставшими, что говорит об изменении социального состава их населения в пользу состоятельных слоев.

В Ярославле Екатерину интересовали шелковые фабрики, куда она отправилась в сопровождении иностранных послов. Она спрашивала купцов о прибыли, уменьшении численности рабочих на определенных операциях за счет машин, расширении производства. Допытывалась, нет ли препятствий административного характера «к поощрению и размножению сих нужных мануфактур», обращала внимание хозяев на «те производства, в которых иностранным государствам более надобности» и которые «торгу нашего отечества прибыточественнее». В Казани, куда, кроме местных, приехали за 700 верст еще кунгурские мыловары и кожевенники, подзадоривала их к конкуренции, «дабы казанские заводчики старались перед кунгурскими своими изделиями кожевенными щеголять, а кунгурские равномерным образом хотели бы казанских кож своими славу затмить»^[836] . Именно казанские купцы татарского происхождения, главным образом, поддерживали торговые связи России со Средней Азией и Востоком^[837] .

Во время плавания по Волге ярко проявилась веротерпимость Екатерины — не только личная, но и возведенная в ранг государственной политики. Императрица всегда умела не оскорбить окружающих, проявить почтение к традициям, что бы там ни думала «в тайне». «Предрассудки — дело важное и деликатное, — писала она. — …Философ знает, что существуют национальные предрассудки, которые нужно уважать, предрассудки воспитания, с которыми надо обходиться бережно, предрассудки религии, которые должно поддерживать»^[838].

Именно путешествуя по Волге и наблюдая «разницу… в привычках и даже в мыслях» жителей, Екатерина сделала вывод о неэффективности прежней конфессиональной политики. Она прямо писала своему давнему стороннику новгородскому митрополиту Дмитрию Сеченову о недовольстве местными епископами, которые то «люди слабые», то «простяки», то есть мало образованы. Особенно досталось нижегородскому епископу Феофану (Чарнуцкому). После общения с волжскими старообрядцами последовал рескрипт Сеченову «о мерах снисхождения в отношении раскольников»^[839].

Последние жаловались Елагину в Городце, что местные священники обходятся с ними, «как с басурманами», «гнушаясь ими, не хотят ни молитвы давать, ни крестить младенца»^[840]. Таким образом, раскольникам отказывали в отправлении обрядов даже тогда, когда они сами прибегали к священникам. В годы грядущей Пугачевщины многие из повстанцев, начиная с самого предводителя, будут старообрядцами. Неурегулированные отношения с ними подбросят дров в разгоревшийся огонь. Елагин сообщил императрице о жалобах и от ее имени дал распоряжение нижегородскому епископу крестить детей староверов. Однако требовалось менять политику в целом.

О понимании ситуации свидетельствовало письмо государыни Дмитрию Сеченову, который перед тем прославился именно христианизацией края. В землях, населенных иноверцами, особенно важно было иметь пастырей «нрава кроткого и доброго жития, кои тихостью, проповедью и беспорочностью добронравного учения подкрепляли во всяком случае Евангельское слово… поскольку один человек своей небрежностью может испортить то, что насилу и в 20 лет исправить возможно»^[841].

Отношения с мусульманами Поволжья беспокоили императрицу не меньше, чем восстановление внутреннего мира с раскольниками. 30 мая в Казани губернатор А. Н. Квашнин-Самарин представил ей «абызов татар с их женами». В то время у представителей мусульманского духовенства — абызов — еще не было официального статуса. Абызы читали молитвы, выступали как судьи и главы общин, обучали детей. Милостивое обращение с ними Екатерины должно было обнадежить татар. В 1730-х годах, при Анне Иоанновне, в Поволжье разрушили немало мечетей. Теперь императрица дала разрешение возводить мечети из камня; первая — «Марджани». соборная, — была построена к 1770 году на средства прихожан^[842].

Екатерина с любопытством осмотрела развалины древней столицы Булгарии — города Булгар, где раскопки проводились еще в 1740-х годах. Она писала Панину, что нашла «остатки больших, но не весьма хороших строений, два турецких минарета, весьма высокие, и все, что тут ни осталось, построено из плиты очень хорошей; татары же великое почтение имеют к сему месту и ездят Богу молиться в сии развалины. Сему один гонитель, казанский архиерей Лука, при покойной императрице Елизавете Петровне, позавидовал и много разломал, а из иных построил церковь, погреба и монастырь, хотя Петра I указ есть не вредить и не ломать сию древность»^[843]. Орлов отметил в дневнике, что государыня запретила казанскому губернатору «растаскивать» для строительства «камни с надписями». Окружение императрицы не испытывало неприязни к иноверцам. Брат фаворита, посетив одну из мечетей, писал: «Служба их проста и кажется очень богопочтительна, смиренности и внимания во время оной более быть не может»^[844] .

Обобщить приобретенный в Поволжье опыт Екатерина намеревалась во время работы Уложенной комиссии. Правда, депутаты оказались не готовы ко многим просвещенческим идеям, в частности к веротерпимости. Зерна новых взглядов надо было еще посеять. В 1773 году Екатерина подписала указ «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных вероисповеданий и до построения по их законам молитвенных домов».

Дело Салтыковой и поданные во время путешествия по Волге жалобы погружали Екатерину в темные глубины русской реальности. Куда проще было воображать будущие благодеяния, гуляя с томиком Вольтера по паркам Царского Села. Еще увлекательнее оказалось обсуждать свои проекты с живыми энциклопедистами: ведь захватив корону, императрица сделалась сама необычайно интересной для