А разве не удача?
— О, Буров! — широко улыбнулся взъерошенному Юрке Вас-Вас, и вместе с ним улыбнулась судьба. — Я — старик дотошный, — сказала его устами эта судьба, — я вижу: не поднять такую курсовку Аушеву — ведь я его почти с детства знаю, с родителями был дружен.
«Видишь? А что ж перед комиссией меня лажал? — ещё не утолив гнева, думал Юрка. — Или потому и запрятывал в топь, чтобы порадеть родному Вилю?»
А Вас-Вас тем временем вел свою мелодию:
— Так вот, Юра, уточнил я, поузнавал, не скрою. И хочу обратиться к вам, лично к вам, а не к Аушеву, с предложением. В моем объединении должен делаться фильм. Заказной. По заказу Комитета. А сценарий… Ну, в общем, поймите: если я предлагаю вам, стало быть, другие — многие — отказались.
— Василь Василич, начинать с брака… — заговорил было Юрка, но тяжелая, усталая рука легла на его плечо.
— Сообразите, дорогой. Режиссеров перепроизводство. Хорошего сценария вам не дадут. Да и вообще проблематично, проникнете ли вы на студию. В моем варианте — на восемьдесят процентов провал, но есть шанс. Двадцать процентов — это шанс немалый. Получится фильм — победа, триумф, торжественное шествие армии через город, пленницы, золото, почести, ликующие крики горожан. А если всерьез — я могу сделать это вашим дипломом. Диплом на студии вообще почетно. А если отличитесь, пробью вас в штат.
— Честное слово? — простодушно выкрикнул Юрка, нацепив масочку обаятельного нахальства.
— Клянусь, — поддержал его игру Вас-Вас. — И еще учтите: сценарист — человек сложный.
— Кто это?
— Борис Викентьевич Слонов, известный автор многих лучших, премированных… и так далее.
Юрка почти бежит по улице.
Прекрасно. Все отлично. Слонов! Да разве он не человек? Что ему, хочется похуже, что ли? Да я ему — все! Бери, бери мое, не жалко! Я ему перетряхну мозги!.. Его сценарии, его «распремированные» не бесталанны, но они — старье. К черту старье! Мы сделаем современный фильм во всей его смелости. Он мне даст свое имя, а я — идеи. Мы начнем полиэкранное кино. Будут постоянные герои. Да, из фильма в фильм. «Серии?» — спросит он. Нет, нет, к черту! При чем тут это?! Сюжеты разные, люди — тоже… А вместе с тем… Ну, чего ему не ясно? У творческого человека должен быть определенный круг идей, не такой широкий, между прочим. Не ясно? Сейчас, сейчас! Вот возьмите Грэма Грина, вспомните его повести: стремительная смена кадров, мастерский монтаж… (Я бы снимал все его вещи!) И всюду Мягкий, ироничный и умный герой, который наивно (и в конечном счете мудро, только не для этой чертовой жизни!.) полагает, что можно прожить, не коснувшись зла, не ввязавшись в игру темных сил, будь то политика или иные страсти. Сравните Фаулера в «Тихом американце» и Уормолда из «Наш человек в Гаване» с героем «Ценой потери», как его там? Да в любой вещи вы найдете этого человека. Он — носитель идеи, которая болит у автора. Его играл бы один и тот же актер. По-разному загримированный, но в какой-то момент проступала бы одна и та же знакомая зрителю грустная улыбка… «А грустный человек шутит по-своему…» Это Грин такой эпиграф взял. И человек этот из фильма в фильм будет мыкаться, ища, во что бы вложить запасы доброты, порядочности, ума… в этой тяжелой войне… И противоположные силы — спокойные, уверенно убивающие… Этих типов — совсем уж разных! — тоже играл бы один актер. Да, да! Я расскажу Слонову об этом. Он поймет, что ведь не психологизм, не судьба и переживания отдельного человека интересны сейчас, а процессы, общие для всего человечества. Этой тропой пойдет искусство. Целые пласты будем ворочать, огромные глыбы…
Думал и о том, как все это делать. Хотелось, чтобы — цветное. Тогда можно многое сказать цветом, освещением. Мир одного (или нескольких людей, схожих по душевному строю) в одном цвете. Все — комната, улица, лица — залито желто-оранжевым светом. Теплый и взволнованный фон жизни, мысли, дел.
Другие люди, антиподы, ведут за собой ясные, голубые, совершенно холодные тона. И эта голубизна вселяет тревогу в зрителя, потому что душевный холод, пустота, влекущая за собой суетность, алчность, агрессивность, не могут не вызвать тревоги!
Он, Юрка, выбьет из этого пока неведомого ему Слонова сценарий, который дал бы повод для ассоциаций, обобщений. Враки, будто от сценариста ничего не зависит (сколько заносчивых слов он наслушался об этом!). Ну как же так? А замысел? А философия вещи? Если, разумеется, это серьезное, большое кино. (Позже Юрка сам удивлялся: «Какая была во мне божественная путаница, какая блаженная мешанина!» Но это позже. В начале пути мы мало знаем о себе и о своих возможностях.)
Юрку трясло, как в ознобе. Он понимал (уже был некоторый опыт!), что в этом азарте может наломать дров, но может и победить. Может.
Прибежав домой, он завязал перед зеркалом галстук, кивнул себе, повел узким разбойным оком — и снова на улицу. Уверенно шагнул к автомату. Набрал номер, который Вас-Вас записал ему на листочке.
— Борис Викентьевич? Здравствуйте. Моя фамилия Буров. Говорит она вам что-нибудь?..
Через час Юрка был возле слоновской квартиры.
Хорошо, что до этого была школа Аушева. Иначе загляделся бы на коридор с зеркалами и картинами, гостиную темного дерева, на всякие там шкафы, столы и столики под старину — все для созерцания, размышления и покоя… Да и сам Борис Викентьевич Слонов — старый, медлительный, величественный. Лицо в морщинах и буграх, мутноватые светлые глаза, хорошо упрятанные за опустившимися с годами, тяжелыми веками, широко разрезанный рот, не обнажающий в улыбке зубов. Улыбка статуи. Живой памятник самому себе. Он протянул маленькую теплую руку:
— Слонов.
— Буров. Юрий.
— Очень приятно. Наслышан. Садитесь.
Придвинул серебряную табакерку.
Сухие короткие пальцы с ухоленными ногтями. Легкий запах тлена изо рта, едва ощутимая нотка иронии, некое непроизвольное «свысока». Барин. Хозяин жизни. Или, может, не так уж уверен в себе и самоутверждается?
Слонов длил паузу, разглядывал Юрку довольно-таки беззастенчиво. И Юрке неловко было начать.
— Да, дорогой юноша… Мы шли в Большое Кино, надеясь, всегда надеясь, внести свое. Шли ощупью. Вот нам читали курс — уже есть, стало быть, если не законы, то прецеденты, теория. А мы… Словом, был бы рад… э… объединить свой опыт и молодой запал. — Он повел рукой в сторону Юрки. Жест был излишне театрален, как, впрочем, и вся величественность.
И Юрке расхотелось говорить. Ты внес свое, а я коплю. Да неужто тебе, чужому, выложу? Хватит с меня Аушева! Но если ничего не сказать, то он, поди, и сценария не даст. Ведь может отвести режиссера, имеет, наверное, право.
— Видите ли, Борис Викентьич, — начал Юрка, — в вашем творчестве, насколько я его знаю, всегда идет… ну, борение, что ли, между двумя правдами — правдой сильного и правдой правого. Даже в фильме «Юные-62»… там вроде бы только любовь, но… сильная своей красотой Нина…
— Нона, — поправил Слонов.
— Да, простите, Нона, — она не по праву побеждает обычную и… как бы точнее сказать…
