что в бескрайнем лесу обитает множество нагов и фей. Потом мы спустились к небольшому ручейку, бившему из огромной скалы. Указав на приятный луг, расстилавшийся под скалой, мальчики рассказали мне, что однажды их сосед пошел к этому источнику посреди ночи. Наклонившись попить из ручья, он заметил неподалеку троих благородного вида старцев в роскошных одеждах, с длинными стелющимися бородами. Они сидели на лугу и что-то обсуждали. Старики заметили его, поманили к себе и сказали, что смертному их видеть не полагается. Человек в большом волнении вернулся в деревню и рассказал соседям об увиденном. Вскоре он заболел и умер.

Домой мы вернулись на закате. С наступлением темноты в доме зажгли масляные лампы — не керосинки, а небольшие медные чашечки, наполненные маслом грецкого ореха, с торчащим наружу хлопчатым фитильком. Их ставили на медные подставки, похожие на подсвечники. На кухне горели на каменных подставках дымные миньцзе. Ужин накрыли в доме у У Цзя, и мы остались им довольны, хотя по разнообразию блюд он уступал обеду у Уханя. Постелили мне в доме Уханя. На возвышения уложили тибетские коврики, затем простыни и пукхай — стеганое ватное одеяло. Ложась спать, наси всегда плотно закрывают все окна и двери и ставят у кровати наполненную углями жаровню. Ночи в Лицзяне, надо признать, и вправду холодные, однако я не мог понять, как можно спать в маленькой, наглухо закрытой комнате рядом с пылающей жаровней, — помимо невыносимой духоты, спящему грозила вполне реальная опасность угореть. Я всегда приводил в ужас своих друзей-наси тем, что убирал жаровню и открывал дверь или окно, рискуя, по их мнению, либо простудиться насмерть, либо спровоцировать вторжение в спальню злых духов. На следующее утро мы позавтракали ломтиками ветчины, яичницей, лепешками баба и тибетским масляным чаем, после чего я пешком отправился домой.

Впоследствии я не раз наведывался к Уханю в гости, просто чтобы отдохнуть и отвлечься от дел — либо на обряды, которые он проводил как глава семьи. Несколько лет спустя я побывал и на его свадьбе. Вскоре его родственники, жившие в деревнях, рассеянных вдоль по долине, тоже начали меня навещать. Мало-помалу я приобрел множество друзей, и меня стали принимать в домах по всей длине и ширине долины — почти до самой южной границы между королевством Му и Хэцзинским краем.

Наши ворота украсились огромной вывеской, искусно написанной местным каллиграфом. Контору можно было считать открытой. Горожане не ожидали от нас такой прыти, но еще больший шок, должно быть, вызвала наша телеграмма об открытии нового отделения в куньминской штаб-квартире.

Теперь я мог с чистым сердцем бросить все свои силы на продвижение индустриальных кооперативных предприятий. Все, естественно, полагали, что с этого момента мы будем весь день напролет величественно заседать за письменными столами и ждать появления потенциальных кооператоров. Избери мы такой образ действия — или, скорее, бездействия, — мы могли бы сидеть сложа руки годы напролет. Вместо этого я каждое утро обходил пешком все прядильные артели в округе, сопровождаемый одним из наших служащих. Там я медленно, с невероятным трудом пытался втолковать простым трудящимся, в чем смысл кооперации и как они могли бы расширить свои крохотные артели, улучшить свою продукцию и обогатиться. Сперва они не понимали ни слова, хотя все объяснения давались на языке наси. Их разум не в силах был охватить и постичь все эти премудрости. Но я не сдавался. Упомянув о том, что ссуды можно использовать на усовершенствование ткацких станков, на закупку более крупных партий пряжи и красок, я заметил, что мне вроде бы наконец удалось затронуть живую струну в чрезвычайно практичных сердцах женщин наси.

Мы тут же поняли, с какой стороны лучше зайти, и в следующий раз сосредоточили свои усилия не на мужчинах, а на их женах и сестрах. Новый подход сработал как нельзя лучше. Именно женщины первыми поняли, в чем смысл кооперации, и оценили преимущества новой схемы. Они превратились в самых активных пропагандистов наших идей. Неизвестно, что они говорили мужьям и как обрабатывали их после нашего ухода, но к следующему нашему визиту мужчины уже не казались такими непреклонными, и общаться с ними становилось куда легче. Мы понимали, что если нам удастся стронуть дело с мертвой точки и запустить хотя бы один образцовый кооператив, то успех в Лицзяне будет нам гарантирован: слухи в городе расходились мгновенно и действовали намного эффективнее, чем на Западе реклама в газетах или на радио.

У меня был знакомый ученик-наси по имени Хо Цзяцзо. Его отец и двое дядьев совместно управляли шерстоткацкой артелью на горе всего в паре сотен метров от нашей конторы. Действуя как через его посредничество, так и сами по себе, мы наконец успешно преобразовали эту артель в кооперативное предприятие, в которое потом на долевой основе вступили и другие. Впоследствии я послал Хо Цзяцзо в нашу школу Байлэ в Шаньдане, в провинции Ганьсу, где он научился ткать саржевое полотно и хорошие пушистые одеяла.

Самым выдающимся событием в промышленной жизни Лицзяна стало введение мной в обиход колесной прялки, о которой до моего приезда наси не имели ни малейшего представления. Я привез с собой простейшую прялку, какую в Европе использовали уже многие столетия, задолго до начала механизации. Даже этот примитивный станок поверг их в ступор, и только после многочисленных проб и ошибок наси удалось произвести прялку, годную для работы. Фурор, вызванный этим изобретением, был, вероятно, не меньшим, чем при появлении на свет первого колеса для колесницы. Мастерские бросились сотнями производить копии прялок и копии этих копий, с вариациями и без них, и спустя считаные месяцы весь город был охвачен шерстопрядильной лихорадкой. В каждой лавке жужжали два-три станка, за которыми хозяйка дома, а также ее дочери или сестры пряли в ожидании клиентов. Прялки заполонили улицы; в больших семьях их насчитывались десятки. Пряли все — мужчины, женщины, дети. Женщины сновали из одного конца города в другой с корзинами, полными самой разнообразной шерстяной пряжи, которая до того появлялась на рынке лишь изредка — и то настолько грубая, что годилась лишь на мешковину. Теперь же никакого недостатка в шерсти для тканья и вязания не было. Все незамужние девушки-паньцзиньмэй целыми днями вязали потрясающие свитера и пуловеры с самыми фантастическими узорами для своих кавалеров и на продажу. Лавки ломились от этих свитеров, носков и чулок — порой настолько тонких и пушистых, что они могли бы без труда конкурировать с лучшими заграничными образцами. Импорт шерсти из Тибета подскочил с сотни тюков в год, закупавшихся до моего приезда, до двух тысяч и более. Заказы на вязаные шерстяные вещи поступали со всех сторон — из Куньмина, Лхасы и даже Чункина. Лицзян стал крупнейшим центром шерстопрядильной промышленности в Юньнани.

С тех пор я больше не гонялся за потенциальными членами прядильных или ткацких кооперативов. Заявки сыпались на меня словно из мешка. Но немаловажно было поддержать прежде всего лучшие из будущих предприятий — настоящие кооперативы, имевшие реальные шансы на успех, а выделить их из массы прочих заявок оказалось не так-то просто. Мне приходилось тщательно отсеивать те из них, где кооператив хотели организовать члены одной семьи. Такие кооперативы чаще всего создавались только для того, чтобы получить в банке положенную им ссуду, которая в итоге уходила в карман старшего мужчины в семье, после чего он зачастую тратил все деньги либо на опиум, либо на другие дела, никоим образом не связанные с закупками шерстяной пряжи или ткацких станков.

Поскольку закон Китая о кооперативах предписывал, что для создания промышленного кооперативного сообщества необходимо минимум семь человек, я требовал, чтобы в каждый кооператив входили члены по меньшей мере семи разных семей. Каждая семья выдвигала для участия в кооперативе представителя — неважно, какого пола, главное, чтобы этот человек занимался ручным трудом. Я настаивал на этом условии и никогда не позволял включать в кооперативы «почетных» членов, чье участие в предприятии ограничивалось фигурированием их имени в списке. Членам широко известных богатых семей формировать кооперативы не разрешалось — у них и без того было предостаточно денег. Зачем выдавать им банковскую ссуду под низкий процент, рассчитанную прежде всего на бедняков? Они тут же ссудят эти деньги сами, да еще и в десять раз дороже. Должен признаться, политика эта не снискала мне симпатий в алчных купеческих семьях, действовавших без стыда и совести. Я множество раз пресекал их попытки втереться в кооперативное движение. Естественно, держался я при этом исключительно вежливо и