хватало времени на девичьи сплетни и шалости. Эта недружелюбная девушка с землистым лицом постоянно кричала на клиентов лавки. Думаю, мое присутствие было ей не по нраву — общались мы всегда корректно, но со скрытой враждебностью. Когда она слишком расходилась, я напоминал ей, что девушки с таким характером с трудом находят себе мужей — обычно это ее на некоторое время усмиряло.

Увидев, что я иду к г-же Ян, А Цзоу-ся и А Ни-ся каждый раз приходили выпрашивать у меня угощение — чашку сладкого иньцзю. Потом к ним присоединились и другие девушки, и мне не хотелось обижать их отказом. В конце концов походы в лавку стали довольно ощутимо облегчать мой кошелек.

— Послушай, А Цзоу-ся, — сказал я однажды, — я не могу каждый день всех вас угощать.

— Но вы же богатый! — ответила она и надула губы.

— Вовсе нет, — возразил я, — и ходить сюда мне скоро станет не по карману.

Тут подошла А Ни-ся.

— Давайте уговор, — предложила она. — Будем угощать друг друга по очереди — то вы нас, то мы вас.

Мы договорились, но ничего из этого толком не вышло, так что я пообещал девушкам угощать их вином только по субботам. Но и новый уговор соблюсти было нелегко — когда я радовался каким-нибудь хорошим новостям, я всегда приглашал девушек разделить со мной чашку-другую. Бабушка А Гуа, возвращавшаяся по вечерам с рынка, была весьма польщена тем, что я угощал вином и ее. В свои восемьдесят пять она была еще весьма крепкой, здоровой старушкой и в благодарность всегда дарила мне персик или яблоко.

Как и все девушки и женщины народа наси, А Цзоу-ся и А Ни-ся держались очень свободно, их прямодушие временами граничило с грубостью. Они были прекрасно осведомлены обо всех местных скандалах и пересказывали их мне с таким удовольствием и энтузиазмом, что даже я, человек закаленный, волей-неволей краснел. Вскоре они взялись и за мои визиты в лавку г-жи Ли.

— Мы все поняли: вы в нее влюблены, — торжествующе сообщили они мне в один прекрасный день. — Берегитесь! У нее очень ревнивый муж, — предостерегли они меня. Глупую шутку вскоре подхватил весь город, и некоторые знакомые стали заговорщически подмигивать мне, когда я сообщал, что иду выпить вина у г-жи Ли.

Ни А Цзоу-ся, ни А Ни-ся не могли поверить, что я не женат.

— Я все еще ищу себе жену, — шутливо заверял я их.

— А Цзоу-ся, может, выйдешь за меня? — спросил я ее однажды.

— Тьфу! — сплюнула она. — Лучше быть рабыней у молодого парня, чем любимой игрушкой у старика.

— Неужели я и правда такой старый и уродливый? — не отступался я.

— Конечно! С вашей лысиной и очками вы выглядите на все восемьдесят, — жестоко парировала она.

— А что скажет А Ни-ся? — продолжал я.

— Ей уже подобрали мужа — скоро они поженятся, — по секрету сообщила мне девушка.

И в самом деле, через несколько недель А Ни-ся куда-то пропала, и только намного позднее я как-то раз мельком увидел ее в наряде замужней женщины. Вид у нее был несчастный, и она очень похудела. Спустя месяц я снова стал регулярно видеть ее на прежнем месте, у моста.

— Что случилось? — спросил я у А Цзоу-ся.

— Я вам расскажу, — ответила она, — только не говорите ей, что вы знаете. — И прошептала мне на ухо: — А Ни-ся разводится.

Я удивился.

Через неделю-две мой приятель Ухань, который тоже был знаком с девушками, рассказал мне, что дело о разводе слушали в суде.

— Почему вы хотите развестись со своим мужем? — спросил судья.

А Ни-ся смело вышла вперед и сказала:

— Ваша честь! Мой муж еще совсем мальчик, и к тому времени, как он вырастет, я успею состариться. Я не могу столько ждать.

Поскольку она была в известной степени права, судья немедленно принял решение в ее пользу. Спустившись с возвышения, он подошел к девушке и, по словам Уханя, сказал:

— А Ни-ся, я всю жизнь хотел встретить такую женщину, как вы. Я вдовец; выходите за меня замуж.

Свадьбу сыграли через две недели, и на этот раз А Ни-ся покинула наш маленький кружок навсегда. Иногда нам доводилось ее видеть, теперь уже в облике богато одетой молодой женщины, жены судьи, — она здоровалась со старыми друзьями, проходя по рынку.

После шести вечера люди постепенно расходились с рынка, и в семь магазины закрывали ставни. Прилавки снова складывали друг на друга. Улицы пустели: наступало время ужина.

Только после восьми Главная улица начинала снова наполняться людьми, и магазины опять открывались. Где-то зажигались обычные масляные лампы, мерцавшие красноватым огнем, где-то горели керосиновые или карбидные фонари. Горожане прогуливались при свете расставленных вдоль улицы сосновых факелов, лузгая подсолнечные или тыквенные семечки. В яркие лунные вечера улица была запружена народом. Разодетые и разукрашенные незамужние девушки, которых здесь называют паньцзиньмэй, гуляли рука об руку по четверо-пятеро, целиком перегораживая улицу. Они расхаживали взад-вперед, хихикая, распевая песни и грызя подсолнечные семечки. Если на пути им попадался какой- нибудь неискушенный юноша, эти амазонки тут же окружали его и уводили навстречу неизвестной судьбе. Более опытные юноши стояли вдоль стен и входов в лавки, обсуждая проходящих мимо красавиц. Время от времени группка девушек задерживалась рядом с одним из них, и после короткой и безуспешной перебранки хихикающие, визжащие фурии уводили юношу с собой, заключив его в кольцо. Все эти пленники — вполне, вероятно, довольные таким развитием событий — в итоге оказывались в парке, где молодежь танцевала до полуночи на прибрежных лугах у реки вокруг ярко пылавших костров.

Лавка г-жи Ли по вечерам обычно была открыта, но в это время ее заполняла другая клиентура — в основном местные аристократы, которые подкреплялись вином, прежде чем отправиться на рискованную прогулку по улицам без сопровождения. Простые крестьяне и тибетцы тоже ходили шеренгами, взявшись под руки, и потрясенно разглядывали элегантных, куртуазных горожан. Девичьи шеренги часто намеренно сталкивались с ними, разбивая их ряды — кроме смеха и визга, за этим ничего не следовало. С небес улыбалась серебристая луна; навстречу ей поднимался ароматный дым сосновых факелов. Позднее рыночная площадь постепенно превращалась в палаточный лагерь — там возводили несколько больших тентов, а на каменном полу расставляли переносные печки, скамейки и столы. Вскоре многочисленные сковородки и горшки начинали источать дразнящие запахи.

Я не раз засиживался в этих палатках до полуночи над миской горячих пельменей или лапши, разглядывая вооруженных до зубов тибетских караванщиков или людей из окрестных племен. Более степенные горожане считали, что есть в этих палатках небезопасно. Иногда в них можно было наткнуться на переодетых разбойников в самых не— ожиданных нарядах; довольно часто случались и пьяные стычки. В особенно темные ночи одна из девушек рядом с лавкой г-жи Ян непременно вручала мне охапку ярко горящих миньцзе, чтобы я не сбился с дороги по пути в гору.

Чуть дальше, в тибетском квартале, располагался первоклассный бар г-жи Хо, который считался местом для привилегированной публики — в том смысле, что сюда ходили в основном тибетские торговцы. Г-жа Хо владела одним из самых роскошных особняков в тибетской части города. Двое из ее сыновей жили в Лхасе, где заправляли процветающей экспортно-импортной фирмой. Самый младший сын еще учился в школе — это был глуповатый, нахальный юноша, вечно пристававший ко мне с бестактными вопросами. Супруг г-жи Хо, приземистый мужчина средних лет, проводил большую часть времени за курением опиума, так что в лавке его было практически не встретить. В основном хозяйке помогала ее румяная взрослая дочь, которую тоже звали А Ни-ся.

Сама г-жа Хо, дородная матрона средних лет, была полна веселья и любила пикантные шутки. Ее бар выглядел в точности так же, как у г-жи Ли, и держала она его главным образом для того, чтобы избежать скуки, — в дополнение к основному источнику доходов. Дом ее, один из самых больших в городе, включал в себя три раздельных дворика, аккуратно вымощенных каменными плитами и усаженных цветами и