лицзянские обычаи весьма отличались от общекитайских. Чайных в городе не было, а если кто и пил чай в течение дня, то его заваривали в миниатюрном глиняном чайничке на жаровне где-нибудь в дальней комнате. Все — мужчины, женщины и дети — пили вино: белое жи или сладкое иньцзю. Ни один уважающий себя ребенок старше двух лет не отправлялся в постель, не выпив перед сном чашечку вина.
В «престижных барах» на самом деле не было ничего престижного, да и барами их не назовешь. Это были обычные лавки, где помимо соли, сахара, солений и галантерейных товаров продавали вино — его либо наливали в собственные кувшины посетителей, либо пили на месте. Все лицзянские лавки были небольшими, и кроме прилавка, выходившего на улицу, в них имелся второй прилавок — он шел перпендикулярно первому, вдоль узкого прохода от двери к внутренним комнатам магазина. У этого прилавка ставились две-три узкие скамейки, и на них рассаживались посетители, прихлебывая вино. То, что проходом пользовались и жители дома, в том числе собаки, задевая посетителей и время от времени проливая их вино, никого не смущало. На такие мелкие превратности жизни в Лицзяне никто не обращал внимания.
Выпить вина в любой из лавок мог кто угодно, однако некоторые крестьяне облюбовывали те или иные конкретные лавки. Постоянные и верные посетители налаживали прочные отношения с хозяйкой и всегда предлагали ей первоочередное право на покупку товара, который они привозили на рынок. В качестве ответной любезности хозяйка давала им скидки на товары из своей лавки. Но этим отношения между постоянными клиентами и лавочницей отнюдь не исчерпывались: для многих из них хозяйка лавки была и посредницей, и банкиром, и почтальоном, и надежной советчицей. У нее оставляли на время корзины с покупками, чтобы не ходить по рынку с тяжелым грузом. У нее брали взаймы небольшие суммы денег под залог будущих партий товара или же подраставших кур и свиней. Когда клиент не мог расплатиться за напитки или покупки, хозяйка записывала их в кредит — точнее, звала мужа или сына, который делал запись на примитивном китайском языке. Иногда крестьяне, в чьи деревни часто наведывались грабители, оставляли на хранение хозяйке кошельки с деньгами. Поскольку почта в отдаленные деревни не ходила, в качестве адреса клиенты указывали адрес винной лавки. Письма попадали в надежные руки и неизменно доходили до адресатов. К хозяйке обращались за личным советом по поводу помолвок и браков, рождения детей и похорон. Естественно, всякая хозяйка винной лавки обладала полнейшей информацией обо всех событиях в округе. Она знала биографии всех окрестных жителей в радиусе сотни километров от лавки, и во всем Лицзяне не нашлось бы тайны, которая не была бы ей известна.
Ваш покорный слуга чаще всего захаживал в три лавки. Первой из них была лавка г-жи Ли в самой модной части Главной улицы, вторая принадлежала г-же Ян и находилась на рыночной площади, а третья, чьей хозяйкой была г-жа Хо, располагалась в тибетском квартале города, поблизости от Двойного Каменного моста. Будучи в Лицзяне, я неизменно посещал все три лавки почти ежедневно. Около пяти вечера я спускался к г-же Ян и проводил у нее около часа. В шесть я перемещался к г-же Ли, а к г-же Хо обычно приходил после ужина. Однако в тесный круг постоянных клиентов эти дамы приняли меня только спустя долгое время, когда убедились в том, что человек я уважаемый и честный. Я до сих пор в большом долгу перед этими умнейшими, очаровательными женщинами, и мне больно сознавать, что долг этот я, возможно, никогда не смогу им вернуть. Именно они снабжали меня мудрыми советами и точными сведениями, благодаря которым я смог успешно влиться в жизнь Лицзяна и наладить свою работу. Если бы не их бдительность и своевременные предупреждения, я наделал бы множество ошибок, которые рано или поздно привели бы меня к краху. Каждый день, проведенный в их лавках, пополнял мой жизненный опыт ценными знаниями и улучшал мое понимание этого непростого края и живущих в нем людей.
Вино, что продавалось в лицзянских лавках, не было ни привозным, ни бутылочным. Его изготавливали домашним способом — в каждой лавке имелся свой вековой рецепт, который держали в секрете. Разновидностей вина было три. Прозрачное белое вино под названием жи делали из пшеницы, и по крепости и вкусу оно больше всего напоминало джин. Сладкое иньцзю делали из сахара, меда, пшеницы и других ингредиентов — оно было янтарно-желтым и прозрачным, а по вкусу напоминало токайское или сладкий херес. Чем старше оно было, тем лучше становился букет. И наконец, сливовое вино, красноватого оттенка и довольно густое, напоминало мне балканскую сливовицу. Оно было довольно крепким, и я его не очень-то любил. Больше всего мне нравилось особое иньцзю старого урожая — самое лучшее наливали у г-жи Ли, и стоило оно чуть дороже обычного, хотя даже самое дорогое вино никогда не обходилось дороже пяти центов за чашку. Чтобы купить вина домой, нужно было принести с собой кувшин или бутылку. Бутылки в Лицзяне были весьма ценным товаром — пустая бутылка могла стоить до двух долларов.
Г-жа Ли была пожилой женщиной с необычайно гордой осанкой — статная, красивая, с орлиными чертами лица и огромными блестящими глазами, она принадлежала к сливкам лицзянского общества и пользовалась большим уважением в городе и окрестных деревнях. Ее знали все — и она знала всех. Муж ее был высокий, красивый старик с длинной седой бородой. Функция его была чисто декоративной — в дела лавки он никогда не вмешивался; если г-жа Ли отлучалась и оставляла его на хозяйстве, он совершенно терялся и вел себя по-детски беспомощно. Как-то раз он не смог даже найти нужный нам кувшин иньцзю, так что мне и моим товарищам по веселью пришлось доставать его самим. У супругов Ли был сын, школьный учитель; он был женат и имел дочь и маленького сына. Невестка была простой, крепко сбитой женщиной — послушная долгу, она всегда пропадала где-то в дальних комнатах, трудясь как пчела. За девочкой и младенцем присматривал старик; ребенок все время проводил у него на руках и кричал, если мать забирала его, чтобы покормить. Как и все лицзянские мужья, старый г-н Ли также помогал и с готовкой. Его всегда можно было найти в дальней комнате, где он лежал на кушетке или заваривал в маленьком чайничке чай — свой излюбленный напиток. Если время от времени он и покуривал опиум, то скорее за компанию.
Г-жа Ли была одной из самых расторопных и трудолюбивых женщин, встречавшихся мне в жизни. Помимо того, что с утра до вечера она стояла за прилавком, она успевала присматривать и за приготовлением предназначенных для продажи запасов, которые представляли собой бесчисленные ряды больших горшков с квашеной капустой, солеными огурцами и сливами, а также персиковым, апельсиновым и айвовым конфитюром, не говоря уж о вине. Все это изготавливалось дома при помощи невестки. Ранним утром я нередко встречал г-жу Ли с мешком пшеницы или корзиной слив из близлежащей деревни. Кроме этих дел, на ней был также сезонный убой свиней и соление ветчины, свиных голов и окороков для дома и на продажу. Иногда она жаловалась на усталость, но в то же время ее радовало, что в возрасте шестидесяти трех лет у нее еще находятся силы работать.
Все, что делала г-жа Ли, было первоклассного качества, аккуратное и вкусное. Мы не мыслили себе жизни без ее солений, конфитюров и джемов, сочной ветчины, зернистого сыра, напоминавшего рокфор, и дразнящего кисло-сладкого вкуса ее маринованного чеснока.
Лицзян был необычайно свободным местом, особенно в том, что касалось торговли и производства. Вино домашнего изготовления или какие бы то ни было другие товары, произведенные дома или на фабрике, не облагались никаким акцизом; для их продажи не требовалось ни лицензий, ни разрешений. Всякий мог свободно производить и продавать что угодно и где угодно — на рынке, на улице или в лавке.
Хотя лавка г-жи Ли открывалась в девять-десять часов утра, хозяйка обычно была так занята, что выходила к покупателям намного позже. Пока ее не было, в магазине никто не дежурил — любой прохожий мог войти в магазин, взять все, что ему нужно, и оставить деньги на прилавке. То же касалось и других лицзянских лавок, и я ни разу не слышал о случаях злоупотребления этой привилегией или кражи оставленных таким образом денег.
В вечернее время найти свободное сидячее место в лавке г-жи Ли было непросто. Когда сесть было совсем негде, она пускала меня за прилавок, на высокий табурет лицом к остальным посетителям. Мужчины и женщины заходили пропустить чашку-другую, прежде чем отправляться обратно в родные деревни; однако согласно обычаям наси женщины не садились рядом с мужчинами, а пили стоя, перед входом в лавку, одновременно болтая с г-жой Ли. Женщины нередко угощали вином мужчин — если они предлагали оплатить счет, никто не пытался им помешать. Допив свой напиток, клиент вставал и уходил, и на его место тут же садился другой. Я любил сидеть в дальнем углу лавки, в полутьме, и наблюдать сквозь боковое окошко, как по узкой улице проходят люди — в такие минуты мне казалось, что я смотрю на экран, где
