,

Небольшая просьба

С того времени как Дмитрий Петрович перешёл на береговую службу, воскресные дни сделались для него просто наказанием. Он не знал, что ему делать со свободным временем. По дому он не нёс никаких обязанностей. Александра Васильевна и Варя вели все хозяйство, и он не знал даже, где что лежит. Такой порядок установился с того времени, когда он плавал по реке и по неделям не бывал дома. Он привык к холодным, росистым вахтам над дымящейся в утреннем полумраке рекой, к шуму воды, кипящей под колесом, к грохоту якорных цепей. С переходом на берег жизнь опустела. Его голос, привыкший к громкой команде, казался странным и незнакомым в маленькой гостиной, оклеенной розовыми обоями. Он слонялся по комнатам, не зная, куда девать себя. Ему поручали вбить гвоздь на вешалке или поставить мышеловку в чулане, потому что мать боялась крыс.

Иногда он решал учить мальчиков математике, и «переплётчики» чувствовали себя, как грешники в страшный Судный день.

– Ну-с, приступим, – говорил папа, и это звучало, как труба архангела.

Они садились, покорные, грустные, с тоской глядя в клетчатые тетради, и погружались в четыре действия арифметики.

Но по воскресеньям, когда не надо было идти на работу, становилось совсем плохо. Сажать мальчиков за арифметику в праздник нельзя – эта наука придумана для будней. Он шёл на кухню, смотрел, как Варя и Александра Васильевна месят тесто или чистят картофель, говорил, что надо замазать окна, или рассказывал сон, который приснился в эту ночь, и брёл дальше. Он хватался за всякий предлог – придвигал диван к стене или подкладывал щепку под ножку стола, чтобы он не качался. Когда все было исчерпано и безделье надвигалось на него, он шёл к кошке и заводил с ней нескончаемый разговор.

– Ну, что ты, кошка, а? – говорил он, когда она лениво и небрежно тёрлась об его ногу. – Ну, чего тебе надо, а? Ты что же это мышей не ловишь? Кошка, кошка… Ну, чего тебе? Колбасы небось захотелось? – Так он разговаривал с ней, пока утомлённая кошка не уходила на кухню.

Но с того времени, как в доме появились Матвеев и Безайс, его дни наполнились новым содержанием. Одно то, что у него скрываются большевики, опасные люди, которых могут поймать, доставило ему много дела. Надо было ходить в аптеку, приносить и уносить самовар и драть мальчиков за уши, чтобы они не лезли к Матвееву. Сам Матвеев возбуждал в нём жгучее любопытство. Он расспрашивал Матвеева о его жизни и никак не хотел верить, что он такой же, как все.

Когда Матвеев начал поправляться, Дмитрий Петрович заявил, что он будет занимать его и не даст ему скучать. Матвеев сначала вежливо слушал его длинные истории и ветхие шутки, а потом начал уставать. Тогда он выучился лежать с внимательным выражением на лице, думая о своих делах, и время от времени в нужных местах произносить ничего не значащие слова:

– Ишь ты… Так, так…

Но иногда старик наседал на него всерьёз, и с ним ничего нельзя было поделать. За тридцать лет плавания в нём скопилось много всяких воспоминаний, и они искали выхода. Матвеев был для него прямо- таки находкой.

Иногда заходила Александра Васильевна, приносила горячие пышки со сметаной, ватрушки, сладкие пирожки. Матвееву она смутно нравилась, но он почти не замечал её. Ему не хотелось думать ни о Варе, ни о её родителях; у него были свои мысли, которые были больше всех этих пустяков.

В это воскресенье в его комнате вымыли пол, принесли длинный фикус в обёрнутом цветной бумагой горшке. Матвеев достал себе глупейшую книгу «Лорд-каторжник» и скучал над её истерзанными листами. Книге было лет пятьдесят, от неё пахло мышами и плесенью. Дмитрий Петрович пришёл после обеда улыбающийся, объятый нетерпением. Матвеев, глядя на его бесхитростное лицо, покорно закрыл книгу и принял болтовню молча, как мужчина. Потом пришёл Безайс и выручил его.

– Он, конечно, славный старик, – сказал Матвеев, – но я от него устал. Это очень тяжёлая штука: слушать избитый, знакомый с детства анекдот и делать вид, что тебе очень интересно и смешно. «А вы знаете историю, как барыня нанимала лакея?» Он подмигивает и стонет от хохота, и у меня не хватает духа сказать ему, что я слышал об этой барыне лет десять назад и что теперь она мне немного надоела. У меня есть к тебе одна просьба, Безайс, – неожиданно закончил он.

– Какая?

– О, это пустяки, – сказал он, закладывая руки за голову. – Ничего особенного. Ты помнишь, я рассказывал тебе эту историю.

Безайс посмотрел на него вопросительно.

– О той?

– Да, о той.

– Так, – сказал Безайс. – Ну, и что же?

Матвеев медлил. Ему трудно было начать.

Он повернулся на спину и, глядя в потолок, сказал, что страсти, любовь, женщины – все это только мешает и стесняет человека, когда он занят борьбой или работой. Эти женщины! Они вертятся и болтают и путают голову.

Он помнит один случай, как одного члена губкома высадили из партии по бабьему делу. Это было в восемнадцатом… нет, не в восемнадцатом, а в девятнадцатом году. А фамилия его была Тёркин. А как была её фамилия – он забыл. Зяблова, кажется.

Но, впрочем, фамилия здесь ни при чем.

Он хочет только сказать, что в наше время женщины и разная там любовная чепуха – поцелуи, объятия, записки и всякое тому подобное – сбивают человека с толку. Когда работник влюблён, его мысли принимают другое направление. Надо ехать на фронт, а ему не хочется. Посылают его на партийную работу в другую губернию, а ему жалко оставлять свою бабу. Потом от любви бывает ревность, а это уже чёрт знает что такое.

Безайс слушал что-то очень уж внимательно, и это смущало Матвеева. «Что ж это я несу?» – подумал он, но остановиться или свернуть разговор на другую тему уже было нельзя.

Так вот. Но, с другой стороны, разные бывают женщины. Женщина может быть другом, товарищем, она не связывает мужчину и не мешает его работе. Даже наоборот. Эта самая… Лиза Воронцова…

Он снова запнулся, удивлённый одной мыслью. «Я как будто оправдываюсь перед Безайсом в том, что влюбился в Лизу, – подумал он. – Точно я совершил какой-то неблаговидный поступок. И Безайс слушает, как следователь».

– Ну, – сказал Безайс. – Дальше-то что же?

– Дальше ничего, – сердито ответил Матвеев, стыдясь того, что он наговорил. – Мне очень скучно здесь лежать. Хотелось бы её повидать всё-таки.

Безайс встал, угрюмый и задумчивый.

– Вон куда ты гнёшь! – сказал он. – Нет, об этом лучше не будем и говорить. Я тебя на улицу не пущу. Да ты и сам не дойдёшь.

Матвеев сел на кровати. Он немного нервничал.

– Я знаю. До сих пор я не заговаривал о ней. Мне хотелось стать на ноги и пойти к ней самому. Но теперь я вижу, что это долгая музыка. А мне очень хочется увидеть её, понимаешь? Очень.

– Любовь зла, – плоско пошутил Безайс.

– Я хочу, чтобы ты или Варя зашли к ней и сказали, что я здесь, – только и всего.

Безайс рассмеялся.

– Варя? – воскликнул он. – Чтобы она пошла к ней?

– Ну, пойди ты. А Варя почему не может?

– Потому… потому… – ответил Безайс, потирая лоб, – потому что ты осел.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату