— Никогда ниоткуда не уходи, если не знаешь, где можно поблизости спрятаться. На открытом пространстве не задерживайся, перебегай с места на место. Если район знакомый, это нетрудно, все места знаешь. В незнакомом районе это бывает потрудней.
Так добрались они до открытых железных ворот. Дженни заранее определила, что они открыты, потому что недавно пришёл поезд, и двигаться стало много легче — прямо под вагонами.
Хибарка старичка стояла на самом краю. Вид у неё был самый приветливый, а по обеим сторонам двери в длинных ящиках цвела герань.
— Он дома, — сказала Дженни и громко замяукала. Бедно одетый старичок с пышными усами тут же появился на пороге. В руке у него была сковородка.
— Вот тебе на! — сказал он. — Полосатенькая пришла, не забыла Билли Гримза!.. И дружка привела! Кис-кис-кис…
Питер заметил, что его снежно-белые волосы давно не стрижены, щёки — красные, как яблоки (наверное, от огня в плите), руки узловатые и тёмные, а глаза — голубые, печальные и очень добрые.
«Какой старый! — подумал Питер. — А похож на мальчика…»
Дженни снова замяукала, и старичок сказал:
— Молочка хотите? Сейчас, сейчас…
— Слыхал? — воскликнула Дженни. — Я поняла слово «молочко».
— А я понял всё, — сказал Питер. — Он сейчас нальёт нам молока.
— Неужели ты всё у них понимаешь? — удивилась Дженни.
— Конечно, — ответил Питер. — Я же сам из них.
Тут старичок вынес к дверям большое блюдце и бутылку.
— Вот и мы, — сказал он. — Молочко хорошее, свежее… Пейте, киски, пейте!
— Лучше бы в дом не заходить, — сказала Дженни. — Здесь бы и выпили…
Но старичок поставил блюдце по ту сторону порога, и она сдалась, тяжело вздохнув.
Питер кинулся к блюдцу, сунул мордочку в молоко и сразу стал чихать.
— Потише ты, беленький, не торопись, — увещевал его старичок.
— Так я и думала! — вскричала Дженни. — Надо не пить, а лакать!
— Де убею, — проговорил Питер. — Даучи бедя…
Дженни пересела на его сторону блюдечка, опустила голову, и её розовый язычок замелькал с немыслимой быстротой. Мистер Гримз засмеялся:
— Манерам тебя учат, беленький? Ничего, со всяким бывает… Да…
Питер попытался лакать, но молоко стало выплёскиваться на пол.
— Ах, забыла! — пришла на помощь Дженни. — Ты выгибаешь язык ложечкой, вверх, а надо крючком, вниз.
— Что ты такое говоришь! — возроптал Питер. — Ложечка зачерпнёт молоко, а крючок — нет. Да я и не сумел бы, язык не вывернуть.
— Мальчику не вывернуть, а ты —
Питер послушался и, к своему удивлению, почувствовал, что молоко попадает куда надо. Он жадно лакал, не мог налакаться, пока не вспомнил, как было с мышью, устыдился и отошёл в сторонку.
Дженни вознаградила его чарующей улыбкой и долакала блюдечко, а он тем временем стал осматривать комнату. Стояли тут деревянная кровать, деревянная полка, стул и грубый стол, а на столе — маленький приёмник и старый будильник с выбитым стеклом. В середине комнаты торчала толстопузая печка, из которой прямо в потолок шла ржавая труба. Сейчас печка топилась, на ней пел чайник и жарилась печёнка.
Всё в комнате было ветхое, бедное, но казалось, что здесь нарядно, словно во дворце, потому что повсюду — на полке, на столике, на стенах, на полу — стояли и висели горшочки с геранью всевозможных оттенков, от снежно-белой до густо-малиновой и бледно-розовой, как цвет яблони, и нежно-оранжевой, как сёмга, и розовато-бежевой, и кирпичной, и чисто-алой, как закат.
И всё-таки Питеру стало так жалко мистера Гримза, что он принялся мыться с особой яростью, но и это его не успокоило.
— Моешься? — ласково сказал мистер Гримз. — Ты подожди, сейчас печёночки получишь… — снял сковородку с огня, разрезал печёнку пополам и мелко нарезал ту половину, которая причиталась кошкам.
Дома Питер печёнку не любил, но сейчас не помнил себя от радости.
Обрадовалась и сдержанная Дженни. Старичок положил на блюдечко две одинаковые кучки, и гости снова встали по обе стороны.
Себе мистер Гримз налил чаю, намазал маргарином кусок хлеба, сел к столу и принялся есть печёнку, приговаривая:
— Вот вы думаете, откуда у него печёнка… Да, и у старого Билла есть друзья… Мясник наш, мистер Тьюкс, говорит: «Мистер Гримз, возьмите-ка печёночки, остался у меня обрезок… Да что вы, какие деньги!..» Я говорю: «Чем же вас отблагодарить?», а он говорит: «Ну, что там… а вообще, племянник ко мне приехал, вы уж пристройте его где-нибудь в доках…» А я говорю: «Какой разговор! Спасибо вам, мистер Тьюкс!» Вот и ем печёнку, будто сам король во дворце… Вы оставайтесь у меня, тут хорошо, тихо… Одному — бывает, и затоскуешь, а втроём — красота! Цветочки вам ничего, цветочки вы, кошки, любите… ступаете так осторожно, чтобы их не поломать… Печёнка не печёнка, а каша вам будет, и молочко, а то и мясо… Кровать я переставлю вон туда, в уголку вам тряпочек набросаю… Только вы не уходите… И ты, беленький, и ты, раз уж ты ей друг…
Питер только того и хотел, ему очень нравилось у мистера Гримза. Но Дженни спросила, умываясь после еды:
— Что он такое говорит?
Питер стал рассказывать как можно заманчивей, однако, она перебила его:
— Вот видишь! Я тебя предупреждала…
— Он такой добрый… — начал Питер, и Дженни перебила опять:
— Поверь мне, я лучше знаю. Все они сперва добрые. Мойся, а кончишь — делай, как я.
Тем временем старичок собрал посуду и направился к двери.
— Воды у нас нет, — пояснил он. — Ничего, колонка рядом… сейчас всё и помоем…
Вернулся он почти сразу и поставил воду подогреться. Дверь осталась чуть приоткрытой, и Дженни это заметила.
— Приготовься! — быстро шепнула она.
— К чему? — не понял Питер, но ответа не было. Дженни сиганула к двери, крикнув: «За мной!»
Не понимая, что делает, он побежал за ней, словно спасался от погони. Сзади доносился голос старичка:
— Куда вы? Эй, куда вы? Вернитесь! На следующий раз я вам всю печёнку дам! Киска! Беленький! Куда вы?
Питер остановился и обернулся.
Старичок стоял в дверях, между алыми кустами, беспомощно протягивая руки. Он сильно сутулился, и белые усы печально свисали вниз.
— Не уходите… — ещё раз позвал он. Дженни юркнула за кучу канистр из-под бензина. Питер как привязанный побежал за ней, и они перебегали от канистр к ящикам, от ящиков — к дровам, от дров — к железному лому, пока не оказались очень далеко. Тогда Дженни сказала:
— Молодец!
Но Питер совсем не чувствовал себя молодцом.
