очень любил зверей, а осликов — больше всего.
— Как тебе это в голову пришло? — спросил настоятель. — Осла, в святилище… Нет, что же это такое!
Пока Пепино рассказывал про котёнка, епископ глядел в сторону, скрывая улыбку. Но настоятель не улыбался:
— Как этот Джанни пронёс кота к гробнице? Дело было прошлое, и Пепино честно ответил:
— Под курткой, отец.
— Ну что ж это такое! — вскричал настоятель. — А другой понесёт щенка, а третий — телёнка, или там козу, или, помилуй Боже, свинью. До чего же мы дойдём? Это церковь, а не стойло.
Искоса взглянув на епископа, он добавил:
— Да и вообще, он там не пройдёт. Ничего у тебя не получится.
— Есть другой ход, отец, — сказал Пепино, — через старую церковь. Можно его открыть для такого дела.
Тут настоятель рассердился.
— Ты в себе или нет? Ломать церковную стену ради какого-то скота!
— Знаешь что, — сказал епископ, — пойди домой и помолись святому. Он и там тебя услышит.
— Он её не увидит! — закричал Пепино, стараясь не заплакать. — Он не увидит, как она улыбается! Правда, теперь она больная, но для него улыбнётся. А он увидит — и вылечит её, я точно знаю!
— Мне очень жаль, сын мой, — твердо сказал настоятель, — но отвечу я «нет».
Даже в таком горе Пепино помнил, что «нет» — не ответ.
— Кто выше его? — спросил он отца Дамико. — Кто может приказать и ему, и самому епископу?
Отца Дамико даже зазнобило, когда он представил все ступени иерархии, от Ассизи до Рима. Однако он объяснил что мог и завершил свой рассказ словами:
— А на самом верху — Его Святейшество Папа. Он очень хороший человек, но у него много забот, и тебя к нему не пустят.
Пепино пошёл к Виолетте, покормил её, напоил, обтёр ей морду, вынул из-под соломы свои деньги и пересчитал их. Оказалось почти триста лир. Ого он оставил Джанни, чтобы тот кормил Виолетту, пока он, Пепино, не вернётся. Потом он погладил её, поплакал, что она так отощала, надел куртку и вышел на дорогу. Вскоре грузовик подвёз его до Фолиньо, откуда шла дорога в Рим.
Рано утром он стоял на площади св. Петра — растерянный, несчастный, босой, в рваных штанах и старой куртке. Здесь, среди огромных домов и храмов, он не так сильно верил в успех, но перед его внутренним взором стояла больная ослица, которая уже не улыбалась. И, перейдя площадь, он несмело приблизился к какому-то из боковых входов в Ватикан.
Огромный гвардеец в разноцветной и яркой форме — алой, жёлтой, синей — держал алебарду и выглядел грозно. Однако Пепино подошёл к нему и сказал:
— Простите, можно мне пройти к Папе? Нам надо поговорить про осла Виолетту. Она больна и, не дай Бог, умрёт, если Папа не поможет.
Гвардеец улыбнулся довольно добродушно, ибо привык к нелепым просьбам, а глазастый и ушастый мальчик опасности не представлял. Однако он покачал головой и сказал, что Святой Отец очень занят, а потом опустил алебарду, перегораживая вход.
Но Пепино знал, что «нет» — не ответ, а значит — надо подойти ещё раз. Пока же, оглядевшись, он увидел старушку под зонтом, которая продавала весенние цветы — фиалки, анемоны, подснежники, белые нарциссы, ландыши, анютины глазки и маленькие розы. Многие покупали их, чтобы положить на алтарь своего любимого святого. Цветы были совсем свежие, на лепестках сверкали капли росы.
Посмотрев на них, Пепино вспомнил о доме, и об отце Дамико, и о том, как святой Франциск любил цветы. Если святой их любил, подумал он, их должен любить и Папа, который даже и начальник над всеми святыми.
Тогда он купил многоэтажный букетик: серебристые ландыши вздымались фонтаном из темных фиалок и маленьких роз, ниже лежали обручем анютины глазки, а хвостики, обложенные мхом и папоротником, были обёрнуты в бумажное кружево.
У лоточницы, продававшей открытки и сувениры, он попросил карандаш, листок бумаги и составил не без труда такую записку:
Потом он снова подошёл к дверям, протянул швейцарцу букетик и записку, и попросил:
— Пожалуйста, передайте это Папе. Когда он прочтёт, что я написал, он меня пустит.
Швейцарец этого не ждал. Отказать, когда на него так доверчиво смотрят, было очень трудно, но он знал своё дело: надо попросить другого гвардейца, чтоб тот подежурил за него минутку, пойти на пост, выбросить цветы в корзину, а потом сказать этому мальчику, что Его Святейшество благодарит за подарок, но принять не может, дела.
Начал он бодро, но, увидев корзину, понял, что не в силах кинуть туда букет. Цветы как будто прилипли к пальцам. Перед ним встали зелёные долины Люцерна, белые шапки гор, пряничные домики, кроткие коровы среди цветущих трав, и он услышал звон колокольчиков.
Сильно этому удивляясь, он шёл по коридорам, не зная, куда же деть цветы. Навстречу ему попался деловитый тщедушный епископ — один из бесчисленных служащих Ватикана — и тоже удивился, что дюжий гвардеец беспомощно глядит на букетик.
Так и случилось маленькое чудо: письмо и подарок нашего мальчика пересекли границу, отделявшую мирское от вечного и установленную священством. К великому облегчению гвардейца, епископ взял злосчастное послание, и тоже умилился, ибо цветы, хоть и растут повсюду, напоминают каждому о том, что он любит больше всего.
Букетик переходил из рук в руки, со ступеньки на ступеньку, и ему умилялись поочередно все, до папского камерленго. Роса высохла, цветы теряли свежесть, но чары свои сохраняли, и никто не мог выбросить их как мусор.
Наконец они легли на стол того, кому и предназначались, а рядом с ними легла записка. Он прочел её и посидел тихо, глядя на букет. На минуту он закрыл глаза, чтобы не так скоро исчез городской римский мальчик, впервые увидевший фиалки на пригородных холмах. Открыв глаза, он сказал секретарю:
— Приведите его ко мне.
Так Пепино предстал перед Папой и обстоятельно рассказал про свою беду, с самого начала и до конца, доброму толстому человеку, сидевшему за письменным столом.
Через полчаса он был счастливейшим мальчиком на свете, ибо нёс домой не только папское благословение, но и два письма — к настоятелю и к отцу Дамико. Спокойно проходя мимо удивлённого, но обрадованного гвардейца, он жалел лишь о том, что не может одним прыжком долететь до Виолетты.
Автобус довёз его до того места, где Виа Фламиниа становится просёлочной дорогой, а оттуда, на попутках, он добрался к вечеру до Ассизи.
Виолетте хуже не стало, и её хозяин гордо пошёл к отцу Дамико, передавать письма, как велел Папа. Священник потрогал послание к настоятелю, а свое прочел, сильно радуясь, и сказал:
— Завтра настоятель пошлёт каменщиков, старую дверь взломают, и ты пройдёшь с Виолеттой к гробнице.
В письме к отцу Дамико было, кроме прочего, написано так: «Несомненно, настоятель знает, что при жизни святой Франциск входил в храм вместе с ягнёнком. Разве asinus — не такая же Божья тварь, если уши у него длиннее и шкура толще?»
Кирка звенела, ударяясь о старинную кладку, а настоятель, епископ, священник и мальчик молча ждали немного поодаль. Пепино обнимал Виолетту, прижавшись к ней лицом. Она еле стояла.
Стена поддавалась туго, и каменщик бил долго, прежде чем люди увидели сквозь первую дыру мерцание свечей у раки святого.
Пепино шагнул вперед, или то шагнула Виолетта, испугавшись внезапного шума? «Постой», — сказал священник, и Пепино придержал её, но она вырвалась, кинулась к стене и боднула её с налёта.
Выпал еще один кирпич, что-то затрещало.
