Писать в тоске ли, в злобепро то, как в синей робес мытьем полов вожусь?Возьму для проволочкидвадцать четыре строчкии в них опять не уложусь.Здесь жить не слишком тяжко:есть брюки, есть рубашка,я на соломе сплю.Пусть цензоры не мажутслов, что тебе расскажут,как я тебя еще люблю.Молчу про будни наши,поверки и параши,про то, как что ни час,то свежий слух, что лордампришлось приказом твердымотправить на свободу нас.Пусть нынче из баракая вышел бы, однакос тобою бы не смогсейчас остаться рядом:пропитан пылью, смрадомя весь, от головы до ног.Во всем, всегда, повсюдучем был — уже не буду:годам ведем отсчетуже иной с тех пор мы,как в спешке на платформынас погрузили, словно скот.Исписана страница,свиданье и не снится, —я завтра при котлезаведую баландой,коль нынче всей командойне увезут на корабле.
По-тихому, на всякий случай,впотьмах умело взяли нас;за проволокою колючеймы оказались в тот же час;ползла чреда часов туманных,нам долго было суждено,при жалких наших чемоданахстоять, не чуя ног давно.Мы — хайтонские бедолаги,от всех, кто дорог нам, вдали:трофей союзничьей отваги,соль — извините! — пыль земли.Черпак баланды, самый первый,испробованный на веку;болит спина, ни к черту нервы,и тело радо тюфяку.И мы легли, шурша соломой,в казарме на немытый пол,мы обволакивались дрёмой,но сон спасительный не шел.Шаг часового, шаг жестокийдоносится издалека;на западе и на востокенас гордо стерегут войска.Но страх все гуще, все приметней,знакомым больше веры нет,неумолкающие сплетни,плодят в потемках полный бред;все громче пульс и все короче,в душе — опять же пустота:глядишь, эсесовцы средь ночитараном выбьют ворота.Нас выведут, рядком построив,винтовки тявкнут в тишине —
