для отпугивания оленей. Он мне напомнил работу писателя. Этот предмет — полая внутри бумбуковая палка, которую наполняют водой. Когда бамбук переполняется, вода с силой выливается на что-то, что производит шум и отпугивает оленей. Я увидел в этом символ — так и мы постепенно наполняемся, пока в какой-то момент не возникнет необходимость поделиться с другими. Это можно называть любовью, или желанием участвовать в жизни, важно одно — когда делаешь что-то с энтузиазмом, всегда возникает необходимость поделиться.

— А как наполняешься ты сам?

— Сам того не замечая. Это классический процесс вынашивания плода после того, как занимаешься любовью с жизнью. Только я в данном случае выступаю в роли матери, а не отца. В течение двух лет — а именно столько времени у меня проходит между двумя книгами — я ничего не делаю, не записываю, просто весь отдаюсь жизни. И в какой-то миг нечто входит в меня, происходит зачатие. И у меня сразу же возникает желание писать.

— Как ты чувствуешь, что скоро должен «родить»?

— Я чувствую это по тому, что начинаю не то чтобы сердиться, но раздражаться. Тогда я говорю себе: я переполнен, это беременность, я готов к родам.

— То есть ты должен быть готов принять, а потом тебе нужно окислиться, чтобы это проявилось.

— Это как раз классическая формула алхимии, она сводится к растворению и кристаллизации. Поэтому— то и нужно растворять, а потом сгущать раствор. По этому же принципу работает сердце и многие другие природные механизмы.

— Для тебя в писательском деле важна дисциплина или ты предпочитаешь анархию?

— Анархию я люблю во всем ином, а в писательстве дисциплина для меня — основа основ. Эта дисциплина — самое лучшее, чему я научился в иезуитском колледже, который во всем остальном не дал мне ничего хорошего. Как правило, когда я сажусь за компьютер, чтобы приняться за новую книгу, меня охватывает ужасная лень. Я говорю себе: «Я же уже написал кучу книг, я признанный писатель, зачем мне больше». Конечно, это доводы лени. Начинать всегда трудно. Потом пишется легко, но настоящие трудности поджидают в середине книги. Уходит энтузиазм, с которым она была начата, а конец еще очень далеко. Как раз в этот момент у многих писателей опускаются руки.

— У тебя, как и у других писателей, есть какие— нибудь причуды, связанные с работой?

— Да, множество. Например, когда я начинаю книгу, то не прерываюсь ни на один день, потому что, если прервусь, уже не смогу продолжать. Порой, чтобы не останавливаться во время путешествий, я пишу в самолетах и в гостиницах. Только в этом году я нарушил эту традицию, когда писал свою последнюю книгу «Вероника решает умереть». Сначала я следовал своему принципу, а потом мне пришлось на какое-то время прерваться. Слава Богу, я смог продолжить, значит, и в этих причудах есть исключения из правил. Другая причуда — я должен писать здесь, в Бразилии, в своем доме на Копакабане.

— Но, как ни странно, почти все твои книги об Испании, и у тебя совершенно точно нет ни одной книги о Бразилии.

— Так и есть. Это еще один мой парадокс. Я полюбил Испанию, потому что в раннем детстве у меня была няня-испанка. С тех пор все мое воображение было приковано к этой стране. Поэтому действие стольких книг у меня происходит в Испании. Но, чтобы писать, мне нужна определенная дистанция, и я должен быть здесь. Кроме того, я чувствую себя бразильцем до мозга костей, и, чтобы писать, мне нужна моя Бразилия.

— Что для тебя означает быть бразильцем?

— Жить в перманентной питательной среде, в единственной в мире смеси рас с африканскими, местными, японскими, европейскими чертами. Это смесь тысячи вещей научила нас, бразильцев, терпимости в области духа, всей той магии, которая проявляется в символах. Особенно — в музыке, танцах и поэзии.

— В Европе уже нет такой терпимости.

— Не то чтобы ее не было, просто вы о ней забыли. Вспомним историю: когда кочевники спускаются с гор, чтобы построить первые города, кто выбирает место? И какие причины заставляли выбрать то или иное место для возведения города? Это были не логические критерии, а необычные, магические. В то время у Бога еще не было имени, ведь он находился не в одном конкретном месте, он шел вместе с людьми в нескончаемом паломничестве. Политеизм и имена Бога рождаются с появлением городов.

— Тогда же возникают храмы.

— Город зарождается, когда человек начинает заниматься земледелием и понимает, что может прокормиться, не передвигаясь постоянно с места на место. И осознает, как много времени проходит между посевом и жатвой. Так же устроен мой мысленный писательский путь. Человек начинает понимать, какова связь между любовным актом и беременностью. Когда эта связь не была известна, никто не знал, кто отец ребенка. Человек начинает осознавать: для того чтобы вещи зарождались, появлялись на свет и росли, необходимо время.

— А города зарождаются вокруг храмов.

— Первая стена возводится не вокруг города, а вокруг храма. Так появляется каста священнослужителей, власть священного. Богу дают имя, возводят алтарь, который часть людей присваивает себе. Так возникает разделение на священное — храм, обиталище власти — и мирское, то есть мир за стеной.

— И это разделение существует до сегодняшнего дня.

— Изменяется структура города, средства передвижения, общественное устройство и тип правления, но стена как символ разделения священного и мирского, остается. Это разделение Христос уничтожает в Евангелии. Он говорит самарянке, что придет день, когда люди «уже не будут поклоняться в этом храме или другом, а будут поклоняться в духе и истине». А в притче о добром самаритянине Христос хвалит самаритянина, который помогает лежащему на дороге раненому, хотя самаритяне — это тогдашние атеисты, люди без религии, и осуждает левита — человека, причастного к священству, к храму.

И тогда многие начинают понимать: чтобы причаститься тайны и сделать ее частью своей жизни, нужно сломать стену между священным и мирским. А когда разделение исчезнет, священное начнет проникать в мирское. Это и происходит в Бразилии.

— В этом и состоит то отличие, которое европейцы замечают, когда начинают общаться с вами, бразильцами.

— Знаешь почему? Потому что в Бразилии из-за смешения рас и культур не было времени выстроить стену вокруг алтаря. В Баию прибывали рабы- африканцы со своими обрядами, они встретились с христианами — и родился синкретизм. Он, конечно, не идеален, но это лучше, чем религия, претендующая на главенство над другими религиями. А коль скоро не была выстроена эта стена, разделяющая священное и мирское, магию и действительность, все пропиталось тайной. Священное проникло во все мирское.

Поэтому бразильцы не страдают аллергией ко всему духовному, принимают все, что наделено духовностью или пропитано тайной. Не знаю, заметил ли ты: единственные футболисты, которые выходят на поле, взявшись за руки, чтобы поделиться друг с другом энергией, -это бразильская сборная. Роналдо всегда замыкает цепочку — у него одна рука должна быть свободна, чтобы прикоснуться к земле и набраться энергии от поля.

— Поэтому бразильцы не просто терпимы к любым проявлениям религиозности и духовности, но это важная часть их жизни во всех ее проявлениях.

— Если ты приедешь сюда, в Рио, на пляж Копа-кабана, на Новый год, ты станешь свидетелем фантастического зрелища. Ты увидишь миллион — причем все они католики — одетых в белое людей, идущих бросать цветы в море согласно древнему африканскому ритуалу. Здесь сосуществуют все верования, и верующие умеют соединять их в своем сознании, как это хорошо известно теологам.

Поэтому я говорю, что мое бразильское происхождение очень много значит для меня как для писателя, ведь здесь люди наделены интуицией, не стесняются доверять духу и магии, им ближе парадоксы, чем картезианская логика. Они очень человечны и открыты всякой тайне.

— Поэтому ты и решил жить здесь.

— Я решил жить в Бразилии, именно в Рио-де— Жанейро, самом восхитительно безграничном и живом городе мира. Я тебе уже говорил, что я человек крайностей. Уильям Блейк писал: «Дорога крайностей ведет во дворец мудрости». Это и мое убеждение. Когда я пишу книгу, я делаю это «по-бразильски», то есть со всей страстью. Поэтому в Рио я поселился именно здесь, в этой части Копакабаны, возле моря. В Рио есть более спокойные места, даже в гуще леса, но здесь особенно яркий контраст между морем и сельвой. Видишь, дорожки на пляже черно-белые, на них живут бок о бок нищета и богатство. Существуют гибридные кварталы. А у этого неповторимый облик, и здесь мне хорошо пишется.

— Кстати, о наступлении Нового года, где ты его встречаешь? В Рио?

— Нет, тебя это удивит, но я встречаю Новый год в Лурдском гроте. Так что, если хочешь приехать сюда, я могу оставить тебе ключи.

— Почему ты встречаешь Новый год в Лурде? Говорят, на проводы последнего года этого века не осталось уже ни одного свободного места ни в гостиницах, ни в ресторанах всех больших городов.

— А я надеюсь, что в том гроте найдется уголок для меня. В 1989 году я там в одиночестве праздновал свой день рождения, и это стало для меня событием. Начиная со следующего года я стал встречать Новый год с Кристиной в гроте, где произошли явления Богоматери. Там обычно очень холодно. Собирается не больше пятидесяти человек. В первый раз меня все это глубоко поразило, Пресвятая Дева почти околдовала меня.

Это как раз то, что я тебе рассказывал о религии как о поклонении. Там люди, приехавшие из самых разных мест, с самыми разными чувствами, ощущают себя единым целым только благодаря атмосфере поклонения в простой молитве.

— Как вы отмечаете Новый год?

— Можно сказать, что никак. Нет ни радости, ни печали, только ясность духа. Почти всегда идет дождь. Мы обычно сначала ужинаем в гостинице, это бывает простой ужин, а потом все желаем друг другу счастливого Нового года. Там очень глубоко переживаешь тайну веры. Как-то раз я пошел в грот утром, и там сидел мужчина, погруженный в свои мысли. Когда я вернулся вечером, он все еще был там. Может быть, выполнял какой-то обет, не знаю. В эту ночь в Лурде все действительно очень таинственно, так мало людей.

— Не считаешь ли ты, что магия выглядит немного старомодно в обществе, где царит производство, потребление, техника, глобализация рынка?

— Вот что я тебе скажу, Хуан: во-первых, вся эта глобализация рынка, биржи и т. д. -самая таинственная вещь на свете. Это чистая магия. Конечно же, сейчас экономисты ничего не понимают в происходящем. Они растеряны, не способны что-либо предугадать, запланировать, потому что о себе заявляет магия рынков, бирж. Достаточно, чтобы простудилась экономика Японии, чтобы все подхватили смертельный грипп. Все испытывают на себе эффект этой магии, но не умеют и не могут ее контролировать.

Все эти гуру от экономики, эти первосвященники разработали свою религию, свои догматы, свои таинства, свои тайны и играют ими, производя впечатление на простых смертных, хотя на самом деле в наше время эта магия бирж оставляет их голыми, без религии.

— Но ты, наверное, тоже играешь на бирже?

— Очень мало. Я всегда спорю со своим финансовым аналитиком, ставлю его в тупик. Вдруг говорю: «Эти акции, которые сейчас падают, вырастут в цене». Он отвечает, что нет, а я говорю «да». А когда они начинают расти, он спрашивает: «Как ты догадался?» А я отвечаю: «Благодаря женской интуиции. И