уничтожают твою волю, превращают в автомат, в раба, неспособного принять в жизни ни одного решения. Поэтому я и говорю, что это дьявольская штука. Это ловушка, великий обман. Помню, мы это пережили вместе с той женщиной, которую похитили и пытали вместе со мной в полулегальной казарме. Мы жили, двадцать четыре часа в сутки находясь под воздействием разных наркотиков. Мы себя не контролировали. Ездили в Соединенные Штаты с наркотиками в чемодане, рискуя попасть в тюрьму. Нам было все равно, мы ни о чем не задумывались.
Не знаю, до чего бы я дошел, если бы продолжил идти по той же дорожке. Возможно, кончил бы так же, как некоторые из моих друзей.
Я тебе говорил, что кокаин — очень опасный, дьявольский наркотик. Но многие люди, агитирующие молодежь против наркотиков, ведут себя лицемерно и безответственно, потому что сами не пробовали наркотиков и говорят вслепую, не зная, о чем речь.
(Кристина вступила в разговор, чтобы рассказать о рекламном ролике против наркотиков, в котором нечто вроде ящерицы проникало в человека через нос и пожирало его мозг. Она сравнила этот ролик с другим, более серьезным, который видела в Англии: там давали советы тем, кто уже употребляет наркотики.
Рекомендовалось, как делать это с наименьшим вредом, пока не сумеешь совсем от них отказаться.)
— Вот это здорово. Надо рассказать одному моему другу, который занимается рекламой. Ни в коем случае нельзя обманывать молодежь. Мне кажется, нынешняя пропаганда больше способствует употреблению наркотиков, чем останавливает.
— Что ты говоришь о наркотиках, когда тебя просят публично высказаться?
— Всегда говорю, что я против, потому что на своем опыте испытал, насколько это опасно. И что я настолько против, что придерживаюсь в этом традиционных взглядов, считаю, что наркотики нельзя легализовать.
Хотя может показаться, что тут есть противоречие. Как я уже говорил, наркотики привлекают прежде всего потому, что запрещены. Но, исходя из моего мучительного опыта, я предпочитаю, чтобы они так и остались под запретом.
Глава VIII. Обращение
«Колокола концлагеря звонили по мне».
В тридцать четыре года Пауло Коэльо, оставив большую часть своих юношеских увлечений, отправился вместе с женой Кристиной в путешествие, в поисках нового духовного пути. И во время того путешествия в самом неожиданном месте, в фашистском концлагере Дахау, он пережил очень сильное духовное потрясение, которое снова и окончательно направило его жизнь в сторону католицизма. Это переживание должно было быть очень сильным, если, спустя почти двадцать лет, глубокой ночью рассказывая о нем автору этой книги, Коэльо не смог сдержаться. Пришлось прервать запись, потому что он расплакался.
— Тебе было тридцать четыре года, когда ты наконец решил стать серьезным человеком, задумывающимся о своей жизни.
— Да, произошло слишком много всего, в моей жизни было слишком много безумств. Моя жена, та, которую я зову безымянной, та самая, которую военные пытали вместе со мной и с которой я так трусливо поступил, ушла от меня. Мой третий брак, с Сесилией, тоже закончился ничем. И вот в 1979 году я женился на Кристине. В один прекрасный день меня выгнали из фирмы «Полиграм», где я тогда работал. Но у меня не было материальных трудностей, мне принадлежало пять квартир, а в банке лежало семнадцать тысяч долларов. Я снова стал испытывать интерес к тому, что полностью изгнал из своей жизни, над которой потерял контроль.
— И ты решил отправиться в путешествие.
— Именно. Я был очень недоволен своей жизнью и сказал Кристине: «Слушай, мне тридцать четыре года, скоро я состарюсь, так что давай жить, давай поездим по миру, будем искать смысл жизни, вернемся в те места, где я бывал в молодости». Так началось наше большое путешествие.
— Куда вы отправились?
— В разные страны, включая Германию. Тогда только что родилась маленькая Паула, моя племянница. Ты ее знаешь — дочка Кристининой сестры. Мы поехали в коммунистические страны. Я оставался верен своим социалистическим идеям и хотел поближе познакомиться с тамошней жизнью. В индийском посольстве в Югославии мы купили машину. А оттуда вернулись в Германию, потому что там жила сестра Кристины.
За машину, которую на самом деле нам не имели права продавать, мы заплатили тысячу долларов. Это был «мерседес» в прекрасном состоянии, очень красивый, только с дипломатическими номерами. Но мы в Германии поменяли номер, и все дела. Это было великолепное путешествие, полное приключений. Мы приехали в Германию, Кристинина сестра жила в Бонне, но мы остановились в Мюнхене, потому что меня всегда очень интересовала Вторая мировая война.
— И вот в Германии вы отправились на экскурсию в бывший концлагерь.
— Да, я ведь никогда раньше не бывал ни в одном из концлагерей, мне было очень интересно туда попасть. Мы отправились в лагерь Дахау. Ты там уже был, так что нет смысла подробно рассказывать. Помню, это было в воскресенье, и, не знаю почему, мы в тот день пошли на мессу. Потом приехали в Дахау, припарковали машину. Кругом никого не было. Было февральское воскресенье, температура ноль градусов, холодный ветер обжигал лицо. Мы вошли. В музее не было никого, даже смотрителя, мы вошли, и все это начало оказывать на меня очень сильное воздействие.
— Действительно, когда в первый раз попадаешь на территорию концлагеря, кровь стынет в жилах. Помню, как видел газовую камеру в Освенциме, в Польше. Этого я не забуду никогда в жизни.
— Я до того дня видел только фильмы, но реальность не имеет с ними ничего общего, все гораздо глубже и страшнее. Там был зал, в котором собирались люди, потерявшие в концлагере кого-то из близких.
Это произвело на меня особенно сильное впечатление, потому что концлагерь принадлежал прошлому, а этот зал был из настоящего. Потом мы зашли в дом охранника и в один небольшой барак. Все кругом выглядело жутко и пусто. А когда вышли, слева увидели противоположную картину: буйная растительность, река, а рядом старые печи-крематории.
— У меня не хватило смелости войти туда, где были печи. Мне кажется, это проклятое место, воплощение человеческого падения.
— Я все восклицал: «Какой ужас!» А воображение уже принялось за работу. Я закрылся в одной из ванных комнат, в полном одиночестве, чтобы понять, какие чувства испытываю. Туда пробивался совсем другой, красивый утренний свет, контраст был полнейший.
— От концлагерных контрастов, о которых ты говоришь, мороз пробегает по коже. Не могу забыть, как в Аушвице, возле одной из ржавых труб, из которых в те ужасные времена должна была течь вода, вырос крошечный полевой цветок, может быть, благодаря случайно вытекшей капле воды.
— Когда я вышел оттуда, был полдень. Мы с женой направились к машине, которую припарковали возле домика смотрителя. Если ты помнишь, на краю Дахау есть три церкви, одна католическая, одна иудейская и одна, кажется, протестантская. Мы зашли в католическую часовню, зажгли свечу и направились к машине, которая стояла очень далеко. Надо было проделать длинный путь, а было очень холодно.
Пока я шел, зазвонили колокола, возвещая полдень.
— Это были те самые колокола, которые когда— то давали сигнал к сбору заключенных.
— Именно. И мое воображение разыгралось. Как писатель, привыкший воспроизводить атмосферу, я представил себе забитые узниками бараки, весь этот позор человечества. Я продолжал быстро идти, чтобы легче было переносить это ужасное впечатление. Вдруг остановился и прочел надпись на крыше домика смотрителя: «Никогда больше». Это меня ненадолго успокоило, я подумал, что такое больше не повторится, ведь не может быть, чтобы человек мог повторить весь этот кошмар.
— К сожалению, это не так.
— И вдруг я понял: неправда, что это не повторится, потому что на самом деле такие вещи снова происходят прямо сейчас. Я сам, на собственном опыте испытал, каково это, когда другой человек тебя пытает и подвергает всяческим унижениям, а ты не можешь защититься. Я вспомнил о грязной войне, в которой в это время гибли люди в Сальвадоре. Вспомнил о страданиях аргентинских матерей во время событий на площади Мая, вспомнил о военных, сбрасывающих невинных людей с самолетов, обо всех ужасах, творящихся в застенках при диктатуре.
— И ты понял, что человек остался таким же безумным и ничтожным.
— Вдруг меня охватило отчаяние, ужасное чувство бессилия и полной беспомощности. Я подумал: эти сволочи люди ничему не учатся, мы обречены повторять одни и те же ошибки! Ведь то, что случилось в Германии в сороковых, сейчас происходит на моем континенте. Но одновременно я думал: не может быть, чтобы человек не извлек уроков из своего прошлого. И я начал повторять фразу, сказанную одним писателем: «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе». Я спросил себя, где я мог это читать. «Человек не остров». В какой книге я это видел?.. И постепенно на память пришла вся фраза: «Волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа... Смерть каждого человека умаляет и меня». Я думал: «Ну, кто же это написал?» Я помнил весь фрагмент, включая последнюю фразу: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе». И тогда, посреди концлагеря, в котором звонили колокола, я пережил огромное потрясение, потому что вдруг понял, как будто на меня снизошло наитие, что эти колокола звонят по мне.
(Здесь нам пришлось прервать запись, потому что Пауло Коэльо заплакал. Через несколько секунд, пытаясь избежать патетики, он извинился и сказал: «Наверное, я слишком много выпил».)
— И это, Хуан, был не просто символический акт. В ту самую минуту, когда я понял, что колокола звонят по мне и что я должен что-то сделать в жизни, чтобы прекратить этот кошмар, помочь человечеству, не раскаявшемуся в своих безумствах, я услышал голос и увидел человека. Он показался и исчез. Я не успел заговорить с ним, потому что он сразу же пропал, но его образ стоял у меня перед глазами.
— Что ты сделал?
— Вернулся к машине, рассказал то, что произошло, заплакал, но на следующий день, как это свойственно человеку и всем людям, обо всем забыл. Не помнил, по ком звонит колокол, думал, что это всего лишь еще одно впечатление, которое мне довелось пережить.
— Но это было не так.
— Нет. Прошло еще два месяца, я продолжал путешествовать, когда однажды, в Амстердаме, мы решили задержаться подольше в одной гостинице,
