Самым простым было забыть о том суматошном дне, когда к нему явилась полная дама по имени Кристина Пескова и просветила насчет Егора.

Какой такой Егор? Какая Маруся? Знать ничего не знаю!

Да и вообще, эта самая Маруся сразу и решительно отказалась от всякой помощи, ни на чем не настаивала, ничего не просила… На «нет», как говорится, и суда нет! Зачем навязываться, если тебя даже видеть не желают?..

Но в то мгновение, когда Урманов заглянул в глаза Егору и увидел в них себя, он уже не мог жить по- прежнему. Там, в этих бессмысленных младенческих глазах, некто или нечто проставил ему, Урманову, цену (или это уже фантазии замученного рефлексиями современного человека?..). Потому он и упал в обморок: понял, какой он в действительности. И сколько будет стоить, если уйдет, если устранится от всего этого.

И потому, переругавшись с начальством, выторговал себе неделю за свой счет. Нанял рабочих, быстренько сделал ремонт на даче – теперь, по крайней мере, на ней можно было жить (хотя, с другой стороны, чего он к этой даче привязался – ведь недели через две погода, как всегда в средней полосе, начнет портиться?.).

Да, и, как уже упоминалось, сразу же прекратил всякие отношения с Региной и добрейшей Гулей Соловьевой – но вовсе не потому, что у него были какие-то планы на Марусю. Просто новому, другому Леониду Урманову эти женщины уже не подходили. Какие подходили – иной вопрос, но с этим потом можно разобраться…

Дальнейший план был таков – обеспечивать Марусе финансовую и моральную поддержку и время от времени являться с воспитательными визитами к Егору, чтобы ребенок, по крайней мере, знал своего отца в лицо.

Для этого Урманов отправился на машине в гипермаркет – не с пустыми же руками в гости идти?.. Что требуется младенцам, он знал – подгузники. Ну, еще игрушки и что-нибудь из детского питания (они, эти младенцы, еще не в состоянии питаться бифштексами, сырокопченой колбасой или, например, солеными огурцами). Только жиденькое, обезжиренное, легкоусвояемое, гомогенизированное…

Проблем с покупками быть не должно – на товарах всегда обозначали, для какого возраста, и прочее.

Но в гипермаркете среди растянувшихся до горизонта полок Урманов немного растерялся. И звонок Марусе ничего не решил! После короткой консультации с продавцом понял, что младенцы бывают разные и надо точно знать, что требуется. С размерами можно ошибиться, впрочем, как и с детским питанием: для какого-то ребенка пюре из протертой моркови – лакомство, а для кого-то – наказание.

В конце концов, Урманов, не мудрствуя лукаво и руководствуясь собственными вкусами, набрал всего понемножку. Вот, например, обед из протертых картошки с курицей он с удовольствием съел бы, а тыквенное суфле даже в рот не взял бы! В конце концов, Егор – его сын, и их вкусы должны хоть немного, да совпадать.

Игрушки Урманов выбирал точно по такому же принципу.

И, распираемый собственным благородством, отправился к Марусе.

Уже начало темнеть, когда он заехал к ней во двор и, нагруженный под завязку пакетами, кое-как протиснулся в подъездную дверь.

– Тс-с, он спит, – встретила Маруся его в дверях. – Идем на кухню.

Кухня была ужасна (впрочем, чего можно было ждать от коммунальной кухни?).

– Я вот тут кое-что купил… Такие подойдут? – Он показал Марусе упаковку подгузников. – Если нет, то есть еще пачка большего размера…

Если бы кто-то недавно сказал Урманову, что он будет выбирать детские подгузники и копаться среди банок с протертыми овощами, он бы не поверил. Такое и в кошмарном сне не смогло бы ему присниться!

– Подойдет, – хмуро сказала Маруся, мельком взглянув на маркировку. – Послушай, Лёня, а зачем тебе все это? – она сделала неопределенный жест рукой.

– По-моему, некоторые вещи можно даже не объяснять. Это как аксиома, – сухо объяснил он. – Я не чужой мальчику. Я буду приходить иногда, хочешь ты этого или не хочешь.

Маруся вспыхнула и посмотрела на Урманова с такой ненавистью, что ему даже неприятно стало.

– Ну хорошо, – не сразу, нехотя сказала она. – Если ты так считаешь… Впрочем, я надеюсь, в скором времени запал у тебя пройдет.

– Не пройдет.

– Пройдет.

– Ты-то откуда знаешь? – рассердился он.

На Марусе был ситцевый голубой халатик, на ногах – пластиковые пестрые шлепанцы, в каких обычно ходят по пляжу. Вьющиеся рыжеватые волосы растрепаны… Бледное, без тени косметики усталое лицо. Она выглядела типичной молодой мамашей, замученной бытом, забывшей о себе. Невыспавшаяся, несчастная, злая. Жившая только для ребенка – своего идола и кумира!

Но Урманову она почему-то не показалась некрасивой, даже наоборот – он, глядя на ее узкие щиколотки и маленькие открытые ступни, вдруг совершенно некстати вспомнил те ночи возле озера Длинное, те самые ночи, которые заставили его потерять голову. И очень хорошо, что он ее потерял – иначе не было бы его сына. Наверное, есть свой смысл в безумии… Если бы люди время от времени не сходили с ума и совершали только рациональные поступки, человечество давным-давно бы вымерло.

– Это нехорошо… – отвернувшись, пробормотал он.

– Что именно? – хмуро спросила Маруся.

– Ты столького меня лишила! Я не видел, как ты носишь нашего сына, я не волновался, когда ты рожала, я не встречал тебя из больницы, я не знаю, каким был Егор в первые дни своей жизни, в первые месяцы… Я пропустил его первую улыбку, его первые шаги… За что ты меня так наказала? Господи, Маруся, я ведь был готов жениться на тебе!

Она вспыхнула и сжала рукой ворот халата.

– Зато я не была готова, – сказала она. – Лёнечка, я никогда тебя не любила!

Почему-то эти слова страшно уязвили Урманова.

– Ну и что? – холодно произнес Урманов. – В любой ситуации можно вести себя по-человечески!

– Я хотела тебе сказать. Не сразу, да… Но хотела! У меня был твой адрес, незадолго до родов я пришла к твоему дому – и увидела… – Она презрительно сморщила нос.

– Что ты увидела? – встревожился Урманов.

– Увидела тебя с этой, такой… – Маруся состроила жеманную гримасу – Урманов почему-то сразу угадал в этой гримасе Регину, и ему вдруг совершенно некстати стало смешно.

– Нашла к кому ревновать! – фыркнул он.

– Я не ревновала! – разозлилась Маруся. – Просто мне стало противно!

– Ладно, не будем ссориться… – Урманов предостерегающе поднял руку. – Где Егор?

– Он спит.

– Можно посмотреть на него?

Маруся заколебалась. По всему было видно, что она хотела отказать, но потом все-таки кивнула:

– Ну хорошо… Только тихо!

На цыпочках они вошли в Марусину комнату. Урманов склонился над детской кроваткой, принялся в полутьме разглядывать сына.

– Красавец! – не выдержал, шепотом произнес он с гордостью. Маруся зажгла ночник.

– Тс-с! – напомнила она.

– Я же тихо… – снова шепотом возразил Урманов. – Слушай, у него брови, как у меня!

– У него мои брови.

– Ну ты что, не видишь? – возмутился Урманов. – И волосы у него тоже мои!

– У моей мамы такие волосы! По крайней мере, были такими до того, как она стала краситься в черный цвет!

– А лапка какая маленькая… – Урманов не выдержал и осторожно прикоснулся к сжатым в кулак пальцам Егора.