уронил  отяжелевшую, с явными залысинами голову на скрещенные ладони.

- Хорошо, что моя ветка стоит у вас на столе, – как ни в чем не бывало продолжал Ким, трогая голую извилистую сакуру. – Она одна сто?ит сотни таких цветов, как ваши! – презрительно скривился он в сторону  набитых в ведро школьных букетов. – Через три дня ото всей этой мишуры ничего не останется. Разве такой должна быть настоящая красота?

- Она на змею похожа, Кимушка, - лепетал ослабевший во всех отношениях хозяин комнаты. - Я, конечно, поставил ее на вид, как твой подарок… но ведь это совсем гадюка…

Ким в который раз усмехнулся:

- А что такое гадюка, вы себе представляете? Сочетанье ума и силы! Змея вообще символ мудрости, а с помощью яда она утверждает свое могущество, – вдохновенно поучал Ким. – Мы должны не губы кривить, а учиться на ее примере…

    С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.

7

    Внешне Ирина продолжала жить как прежде: ходила на работу, по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Но на самом деле все в ее жизни изменилось. Внимательный человек мог заметить в ней главную перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь, – вот, мол, сидим мы, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома гора всяких дел,  – голос Ирины звучал в этом хоре не из последних.  И на мужа она была не прочь посетовать – дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, и в театр его не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей основной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседникам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки...

   Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как  стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку болтавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс  к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину касательно Тимки. Молчала со случайно встреченными знакомыми, молчала в очередях, обсуждавших качество товара. Теперь ее горло постоянно сжимал невидимый внутренний  обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.

    Известно, что существует медицински обусловленная связь между немотой и глухотой. Онемевшая Ирина перестала слышать людей, в смысле эмоционального восприятия. Ее теперь хватало на пониманье только самых простых вещей: да, нет, сколько стоит, пора накрывать на стол. В клинике она механически фиксировала телефонные звонки, вела запись к стоматологам, искала карты, выписывала квитанции. Так мог работать наполовину глухой человек.

    Она не слышала даже Тимку. Первого сентября он пришел домой бледный и какой-то взъерошенный и тут же кинулся ей, как в детсадовские времена, головой в колени. Оказалось, сынишкой завладела навязчивая идея – что у них подменили папу. Якобы настоящего украли, а теперь сидит за компьютером некто внешне похожий на него, но на самом деле не он. Тимка стал говорить об этом из раза в раз, и однажды Ирина, чувствующая в душе нечто похожее, произнесла почти бессознательно, не соображая, с  кем говорит:

   -  Да, украли… украли у нас нашего папу!

    На Тимку эти слова подействовали самым страшным образом – с ним началась истерика. Рыдания перешли в конвульсии, мальчика трясло. Ирина моментально встряхнулась: детский невропатолог предупреждал ее, что у Тимки есть какая-то судорожная готовность, и при сильном потрясении может произойти припадок. Когда Ирина с бесполезным стаканом воды стояла над задыхающимся, бледным и опухшим от слез ребенком, в дверях стал поворачиваться ключ – пришел Павел.

- Что у вас тут такое?

    Это уже было большим облегчением – что Павел их заметил! В нынешнем своем состоянии он мог вообще не принять во внимание больного сына, не говоря уж о ней самой. Но он их заметил! Окрыленная этой нежданной радостью, Ирина возбужденно заговорила:

- Павел, Тимке плохо! Он стал сильно плакать и теперь не может остановиться! Боюсь, чтобы не перешло в судороги... Наверное, это потому, что последнее время… ну, ты понимаешь… ладно, не будем сейчас об этом говорить…

   Ей казалось дико выяснять отношения над все еще не пришедшим в себя, хотя и стихшим немного Тимкой. Но с другой стороны, лучшего времени вскрыть этот гнойник не предвиделось. Если Павел сейчас приласкает сына, может быть, все и закончится – навсегда уйдет из их жизни то страшное, что, недавно поселившись у них, с каждым днем разрасталось, захватывало всех троих своими щупальцами и тащило в общую мясорубку.