11. Упражнения в истолковании притчей Нового Завета уже научили нас угадывать в образе хозяина или отца Единого Всемогущего Бога Творца - здесь невозможно ошибиться. И мы бы ничем не рисковали, если бы во всех комментариях, да и в самой притче написали 'Отец' с заглавной буквы. Нынешний уровень наших знаний антропологии и палингенезии избавляет нас от мучительных сомнений с бессонницей в отношении образа младшего сына, который символизирует собой ту составляющую человека, которая является в нем вечной, той в нем субстанции, о которой повествует и притча о незаметном росте семени (Мк 4:26-29). Иначе говоря, сын блудный - тот самый внутренний человек или, что то же, муж, которому мы уделили так много внимания в одной из прошлых глав, субъект совершенствования, переходящий, обновляясь, из одной палингенезии в другую.

В отношении же образа старшего сына, отличающегося от своего младшего брата на первый взгляд выгоднейшим образом, нам не следует торопиться. Конечно, по человеческому разумению поведение старшего сына во всех отношениях примерно и заслуживает всяческого поощрения: он все время остается вместе с Отцом и 'никогда не преступал приказания' Его. В этой связи может напрашиваться истолкование, опирающееся на фрагмент книги Иова, где говорится о сынах Божиих, восклицающих от радости при положении основания Земли (Иов 38:7). Легко допустить, и по этому соблазнительно легкому пути пошел, к примеру, упоминавшийся нами уже теософ Джефри Ходсон, представляющий, что старший сын является символом или образом созданий, никогда не терявших единства с творцом: Архангелов, Херувимов, Серафимов, или кого-то другого из тех, о ком вскользь упоминает Апостол Павел в послании к Римлянам (Рим 8:38). Но оставим в покое старшего сына, по крайней мере, до той поры, покуда он всерьез не выступит на арену событий, и займемся судьбой младшего сына. Старший же брат пусть остается для нас пока загадкой.

Комментируя этот стих, мы заглянем и в следующий, где говорится, что отец разделил имение. Последнее наблюдение прямо указывает на то, что стих, истолковываемый нами сейчас, относится ко времени, когда имение пребывало неразделенным, единым. И здесь нам самое время вспомнить, что символ имения Божия мы смогли изъяснить как образ человека. Хотя упомянутое единство достойно отдельного изучения, которому мы и посвятим следующую главу, мы уже теперь обращаем внимание на первоначальное единство отчего имения.

12. Следующий стих повествует об обретении младшим сыном причитающейся ему части имения отца, о разделении имения. То есть притча повествует о том, что соответствующую часть получил и старший сын, однако последний, как следует из дальнейшего повествования, не покидает отчего дома, и его часть имения не подвергается риску быть расточенной.

Итак, имение отчее разделено - разделено на одно и другое. Разве не согласуется этот вывод со словами 'Нехорошо человеку быть одному.' (Быт 2:18), за которыми следует описание извлечения из человека некой части (ребра) и сотворения из сей части 'помощника', жены.

'Имение' может показаться в определенном смысле синонимом 'богатства', однако для нас не может быть сомнений, что в сей синонимике отыскиваются смыслоразличительные черты. Например, очевидно, что имение, в отличие от богатства, должно быть праведным, и только так мы и можем трактовать то, что относится к Отцу. Мы выяснили уже, что символизирует богатство неправедное, исследуя текстуально примыкающую к ныне изучаемой, притчу о неверном управителе. И можно сделать вывод, что если неправедное богатство есть знание вещественное, материальное, то праведное богатство, ассоциируемое нами с имением, есть такое знание, которое не имеет ничего общего с материальными началами мира. Имение Отца должно быть связано с некими невещественными началами мира. Большим соблазном является желание по противопоставлению отнести к имению духовные начала, однако сказать об имении как о чем-то лишь духовном означает сузить пределы и тем допустить ошибку. Конечно, и духовность входит в то, что составляет имение, дом Божий, человека. Но ведь человек соткан не только из таких начал, которые дозволительно примитивно разделить на вещественные и духовные, и помимо вещественного и сходящего свыше духовного знания, человек обладает и тем, что трудно отнести к одному из упомянутых видов знания.

В глазах иных читателей мы, вероятно, не можем уже рассчитывать на снисхождение, еще раз подчеркивая, что знание, о котором мы все время ведем речь, никоим образом не связано с сознанием. Примеры такого рода знания мы приводили ранее, говоря о перелетных птицах и пчелах. Нашу мысль великолепно иллюстрирует притча Соломона: 'Вот четыре малых на земле; но они мудрее мудрых: муравьи - народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши - народ слабый, но ставят домы свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах.' (Прит 30:24-28). Но ни у муравьев, ни у саранчи, ни у птиц нет и не может быть сколь-нибудь развитого сознания - познания добра и зла, не может быть у них и духовного знания.

Читателю придется согласиться, что если подобного рода знание нельзя назвать духовным, то с еще меньшей степенью справедливости таковое знание может быть названо вещественным, материальным, ибо насекомым или животным не требуется познавать окружающий их мир, чтобы придти к выводу о необходимости постройки муравейника или учиться, как в случае саранчи, выступать стройно.

Дабы оформить сии до некоторой степени рассеянные рассуждения, - ведь мы так и не смогли дать имени тому знанию, о котором говорим, - обратим внимание, что в послании Иуды есть весьма интересные для нынешней темы слова. Прежде, нежели привести их, совершенно чистосердечно сознаемся, что в данном случае они вырваны из контекста. В чем эти слова кого-то обличают и к кому они относятся, мы не будем сейчас рассматривать, да для этого у нас еще слишком мало знаний. Однако иной раз бывает полезно взглянуть даже на второстепенные члены предложения и даже на вводные слова. Сделаем же это. Иуда пишет в своем послании о людях, которые 'злословят то, чего не знают; что же по природе, как бессловесные животные, знают, тем растлевают себя.' (Иуд 10).

Из этих слов одного из самых кратких посланий нетрудно вынести, во-первых, что и бессловесные животные знают, да еще так, что даже знание людей дозволительно сравнивать с их знанием. Во-вторых, - и это позволит нам тотчас дать и имя такого рода знанию - Иуда пишет, что бессловесные животные имеют знание по природе. То есть в отличие и от позитивного, и от богодухновенного знания мы имеем дело со знанием природным, а человек лишь придумал ему такие наименования, как инстинкт и безусловный рефлекс.

Но если в отношении насекомых и животных можно говорить лишь о инстинктах и рефлексах, то таланты человека ни в какое сравнение не идут со способностями животных. Вот здесь-то мы и нашли ключевое слово, связующее нашу нынешнюю тему с изложенным уже в связи с притчей о неверном управителе. Итак, имение, да к тому же полученное от Господа Бога, включает в себя и духовное знание, и такое знание или умение, которое трудно сравнить с чем-то иным, нежели с талантами - природное знание человека. К имению мы, понятное дело, должны добавить и богатство, приобретенное неправедным путем. Другое дело, что неверное управление, способствуя обретению неправедного богатства, расхищает вместе с тем главные части имения.

Понимание истинной роли природного знания, талантов, открывает нам загадку древних, часто обладавших в различных областях настолько широкими и глубокими знаниями и умениями, что они беспрерывно ставят в тупик современную науку, вещественные начала мира, сынов века сего. Приведем примеры подобных тупиков, не возвращая внимания читателя к таким общеизвестным чудесам, как Египетские пирамиды. Стоунхендж и идолы острова Пасхи. Так, в пустыне Наска в Перу видны странные сложенные из камня возвышения-бордюры высотой не более 20 сантиметров. Эти сооружения, если только к ним можно применить это слово, могут легко остаться за пределами внимания путника, однако, учтя площадь, покрытую ими, а она занимает ни много ни мало 500 квадратных километров, легко понять, что единственная возможность увидеть всю сию картину целиком - взглянуть на нее с большой высоты. И тут- то оказывается, что все изображение сложено из кривых и прямых, некоторые из которых являются линиями, характерными для дней солнцестояния и равноденствия для данных широт.

Существует множество примеров того, как считающиеся с точки зрения цивилизации отсталыми и чуть ли не дикими народы с древности хранят память о звездах, не только не видных невооруженным глазом, но даже таких, которые стали известны материальной науке лишь во второй половине XX века и только благодаря успехам электронной оптики. А у тех племен сии знания с незапамятных времен использовались в астрологических построениях. Подобные факты не могут не порождать теорий, в которых главная роль отводится пресловутым инопланетянам, якобы передавшим жителям земли такого рода