может послужить и дополнением к таким наказаниям. К примеру, в 1949 году сценарист Алва Бесси, лишившийся работы и находившийся в отчаянии от накапливавшихся долгов (он отказался давать показания HUAC, и его имя было занесено в черные списки), обратился к своему старинному другу актеру Ли Дж. Коббу с просьбой ссудить ему 500 долл. Кобб, обессмертивший образ Уилли Ломана в драме Артура Миллера[64] «Смерть коммивояжера», в то время имел полноценный контракт со студией, но в прошлом был радикальным коммунистом. Кобб засомневался в целесообразности оказания помощи другу, которому было предъявлено обвинение в неуважении к Конгрессу и который фактически стоял на пороге тюрьмы. Так что Кобб отказал Бесси в займе. Он вежливо выпроводил Бесси, сказав ему: «Ты же понимаешь, что ты революционер. И оставайся революционером. Оставайся примером для меня»⁷⁶. Такой остракизм дополняет наказания, налагаемые государством и гражданским обществом, демонстрирует, что социальные унижения и печати позора способствуют укреплению репрессивного могущества элит, а отнюдь не демократического большинства.

Выдающийся французский идеолог контрреволюции Жозеф де Местр первым объяснил, как слухи могут подорвать силы революции и реставрировать старый режим. В 1797 году он писал, что действия контрреволюционеров должны заключаться в засылке в провинции агентов, которые будут лукаво утверждать, что король вернулся на трон. А затем «новость подхватят слухи, которые будут содержать массу впечатляющих подробностей». Сторонники революции придут в замешательство, не зная, верны ли известия. Благодаря применению хитростей будет распространяться все больше дезинформации, призванной вызвать растерянность в рядах революционеров, их недоверие друг к другу и к своим вождям. Такие действия могут показаться слишком ничтожными для такого серьезного движения, как контрреволюция, но де Местр верил, что их будет достаточно для восстановления королевской власти. Когда каждый революционер будет с подозрением относиться к товарищам, «осторожность одолеет отвагу». Зная, что противник поражен вирусом недоверия, контрреволюционеры вторгнутся в столицу и захватят трон. «Граждане! Вот как совершаются контрреволюции. Четыре или пять человек дадут Франции короля», — пророчествовал он⁷⁷.

Крайне маловероятно, что Дж. Эдгар Гувер читал де Местра: он в этом не нуждался. Почти интуитивно Гувер понимал, что циркулирующие внутри гражданского общества слухи способны парализовать активность радикалов и сторонников реформ, тем более при условии, что эти слухи разработаны так, что они апеллируют к особым интересам разных социальных групп. Слухи нужно специально формировать с расчетом на реакцию оппозиционеров, их родителей и членов их семей, на их сподвижников-либералов. В служебном циркуляре ФБР 1967 года говорится: «Следует действовать предельно внимательно, чтобы разложить группировку, которая является нашей целью, высмеять ее, прибегнув к гласности и не только к гласности». Борясь против движения за гражданские права, ФБР стало распространять слухи (причем не все они были ложными) о внебрачных связях Мартина Лютера Кинга. Когда же эти слухи не достигли цели и Кинг получил Нобелевскую премию, бюро распространило сомнительную запись, якобы доказывающую участие Кинга в «оргиях» с проститутками и позорящую его свидетельствами о его «сексуальных извращениях и разложении». ФБР угрожало направить пленку в средства массовой информации, если Кинг не покончит с собой до получения премии, и предприняло безуспешную попытку заставить Бенджамина Брэдли, в то время возглавлявшего бюро «Ньюсуик» в Вашингтоне, опубликовать ее содержание. В Окленде сотрудники бюро обеспечили проникновение в региональные средства массовой информации ряда материалов, в которых внимание общественности привлекалось к роскошным апартаментам, принадлежавшим вожакам «Черных пантер», к их предполагаемым венерическим заболеваниям и связям с несовершеннолетними девушками. ФБР старалось оторвать действовавших в Нью-Йорке радикальных борцов за права негров от видных либералов путем обвинений негритянских активистов в антисемитизме и антисионизме. Среди радикально настроенных группировок, особенно принадлежавших к контркультуре, сплетни о сексуальной неразборчивости не имели сколько-нибудь заметного успеха. Тогда сотрудники бюро прибегли к приему, который они сами назвали «дурной одеждой». Такие студенческие лидеры, как Том Хейден, или такие негритянские активисты, как Стокли Кармайкл, были объявлены правительственными агентами. Согласно внутреннему распоряжению 1968 года, касавшемуся распространению слухов о Кармайкле, «один из методов предполагает, что мы располагаем изготовленным при помощи копирки экземпляром донесения, предположительно направленным Кармайклом в ЦРУ, который был тщательно спрятан в автомобиле, принадлежащем его другу, негритянскому националисту… Расчет делался на то, что когда донесение будет прочитано, его наличие посеет недоверие между Кармайклом и негритянской общиной… Предполагалось, что осведомители распространят слух в многочисленных негритянских сообществах на всей территории страны». Когда все иные средства не привели к успеху, ФБР сделало ставку на неприязнь к гомосексуалистам, распространив утверждения о том, что некоторые лидеры движения замечены в гомосексуальных связях⁷⁸.

Принято считать, что в американском обществе нет добродетели выше, чем упорный труд¹. В другие времена, у других народов труд виделся как знак библейского проклятия, отличительная черта трудящихся классов, линия, по которой проходит водораздел между буржуазией и праздной аристократией. У нас же труд — это универсальный инструмент определения личностных достижений, символ заработанного, а не наследственного социального статуса. Может показаться странным, что в Соединенных Штатах мы настолько тесно связываем идентификацию человека с его работой, поскольку в нашей культуре существует глубинная, пусть даже не осознаваемая нами тенденция, в силу которой на рабочем месте часто складывается настороженная по отношению к индивиду атмосфера. Вот, например, Бенджамин Франклин — образец человека, который всего добился самостоятельно, но при этом обнаружил, что личность может создаваться не в работе, как обычно считается, а путем отказа от нее. Франклин работал в бостонской типографии, которая принадлежала его старшему брату Джеймсу. Старший брат, считая себя хозяином, а Бена — подмастерьем, регулярно бил младшего и, по словам самого Бена, «очень уж унижал меня, когда чего-то от меня требовал». Поэтому Бен решил «отстоять свою свободу» и поискать какой-то другой работы. Но Джеймс позаботился о том, чтобы больше никто не принимал его брата на работу; тогда Бен решил переехать из Бостона в Нью-Йорк. Опасаясь, что «если я попытаюсь убежать открыто, будут приняты меры, чтобы помешать мне», он обратился к некоему капитану судна, чтобы тот тайно вывез его из города². Так он обратился в бегство от тяжелой работы, не от наместников британской короны или церковников, а от своего работодателя и от бостонских черных списков, сделав свой первый шаг к свободе и обретению независимой личности.

Хотя активисты рабочего движения и прогрессивно настроенные политики в какие-то моменты отчасти отводили от Франклина связанные с его трудоустройством дискриминационные меры, позднейшие жалобы свидетельствуют о том, что дискриминация продолжалась. В начале и в конце xx века Джон Дьюи и Роберт Дал, два политических теоретика, прекрасно знавших американские реалии, предупреждали, что демократия в Соединенных Штатах не будет реализована, если она не придет на рабочие места³. Даже Голливуд, этот город грез, изображает место работы как арену ночного кошмара. В тревожащей комедии Билли Уилдера 1960 года «Квартира» Джек Леммон играет Бекстера, энергичного управляющего в современной корпорации, который готов сделать все, чтобы добиться успеха. Но и за амбиции приходится платить. Бекстер вынужден регулярно предоставлять свою квартиру женатым служащим компании для незаконных любовных развлечений. Инициалы Бекстера — Си-