вещей со мной не согласятся, но все же гражданское общество воспринимает общественные организации и институты как не связанные открыто с правительством. Речь идет о самом широком спектре объединений — от семейных или местных до церковных приходов, ротари-клуба, политических партий, профсоюзов, корпораций и трудовых коллективов52. Большая часть этих гражданских объединений (если не все) в некоторой степени связана с государством, но их деятельность в значительной мере проходит вне зоны компетенции правительства. Теоретически это обстоятельство должно свидетельствовать о том, что гражданское общество является источником свобод. Поскольку оно не подчинено правительству, граждане могут осуществлять свою деятельность, не опасаясь репрессий со стороны правительства. Там, где эта деятельность носит политический характер, гражданское общество обязано мобилизовывать граждан при помощи морального убеждения, а не насилия. Там же, где функции гражданского общества не имеют политического характера, оно служит противовесом политическому гнету. Если мы участвуем в работе церквей, синагог или мечетей, то четыре вечера в неделю проводим дома, в кругу семьи, а три вечера — на заседаниях комитетов, политика не сможет захлестнуть нас с головой. Хотя Мэдисон ничего не говорил о гражданском обществе, именно оно является подтверждением его тезиса о том, что разнообразие рождает свободу. Плюрализм может «сделать крайне маловероятным появление несправедливого господства большинства, поскольку в обществе признается несхожесть граждан»53.
Такова теория. А вот практика далеко не совпадает с ней. Гражданское общество даже при самых либеральных режимах часто представляет собой дополнение к государственному аппарату насилия, а то и самостоятельный репрессивный механизм54, особенно в условиях либеральной демократии, где влияние государства ограничено, у элит имеются все соблазны использования гражданского общества для внедрения страха. Едва ли это можно назвать непреложным правилом, но мы вправе предположить: чем правительство либеральнее, тем более привлекательным представляется поставить гражданское общество на службу страху. В период «красной лихорадки» 1919– 1920 годов правительство США приговорило около 10 тыс. американцев к заключению в тюрьме или в лагерях для интернированных, а около 600 человек — к депортации55. С другой стороны, в годы маккартизма в результате наложенных либералами ограничений на полномочия государства за решеткой оказались не более 200 человек и только считанные единицы были депортированы. И тем не менее маккартизм просуществовал дольше, оказал воздействие на большее число граждан, нанесенный им ущерб был более стойким. В течение долгого времени он оказывал существенное влияние на американскую политику. Почему так произошло? Свою роль сыграли многие факторы, не в последнюю очередь — атмосфера холодной войны, но одним из них была большая степень вовлеченности гражданского общества, в особенности трудовых коллективов. Хотя правительство лишь в немногих случаях прямо применяло к гражданам меры наказания, во всей Америке каждый пятый (а то и третий) работающий человек на своем рабочем месте подвергался проверке на лояльность56.
Едва ли загадкой является то, как гражданское общество становится заменой механизмов государственного насилия или дополнением к ним. Гражданское общество в целом, равно как и Билль о правах, не подвержены ограничениям. Поэтому те шаги, которые не вправе предпринимать государство, могут предпринять частные лица, принадлежащие к гражданскому обществу. Широкую известность получило следующее заявление судьи Джексона: «Ни одно должностное лицо какого бы то ни было ранга не полномочно предписывать, что является верным в вопросах политики, национальных отношений, религии и других предметов, имеющих отношение к личным убеждениям, или принуждать граждан к устным заявлениям или действиям в данных сферах»57. Но какая из звезд нашего конституционного созвездия не позволяет таким газетам, как «Нью-Йорк таймс», выставить ортодоксальность взглядов условием для приема на работу, что имело место в годы маккартизма? Какая статья Конституции не позволяет издателю потребовать от поэта Лэнгстона Хьюза изъять из текста его произведения «Знаменитые негры-музыканты» все упоминания о певце Поле Робсоне, принадлежавшем к Коммунистической партии, или не дать издательству «Литтл энд Браун» права издавать бестселлеры Говарда Фаста, писателя коммунистической направленности?58 Поправка VI к Конституции гарантирует, что «каждому обвиняемому по какому-либо уголовному делу предоставляется помощь адвоката для защиты». Но какая буква Конституции запретила бы прокурору Эйбу Фортасу, который позднее работал в Верховном суде, отказаться от защиты интересов члена Коммунистической партии в годы маккартизма? Вот его собственные слова: «Мы решили, что не можем позволить себе представлять интересы кого бы то ни было, кто когда-то был коммунистом»59. Поправка V предполагает, что государство не вправе заставлять кого- либо свидетельствовать против себя, но она не запрещает частному предпринимателю уволить сотрудника, представшего перед слушаниями комитета Конгресса60. Если наша Конституция охраняет нас от вторжения государства в нашу жизнь, как может она хотя бы допускать, чтобы оно регулировало частные решения, принимаемые внутри гражданского общества? То, что дает либеральное государство, гражданское общество отнимает.
Сегодня мы являемся свидетелями подобных (хотя и несколько модифицированных), взаимоотношений между государством и гражданским обществом. Поскольку иммигранты лишены многих конституционных прав, которыми пользуются граждане США, в руках правительства находятся рычаги применения насильственных санкций, таких как необоснованные задержания и депортации в отношении выходцев из арабо-мусульманского мира. Против американских граждан такие санкции применены быть не могут. Впрочем, даже в этой области Администрация Буша совершила определенный прорыв, когда объявила некоторых уроженцев Америки врагами, не подлежащими защите в рамках Конституции. Если названные меры, примененные правительством, вызвали волну критики61, политологи и журналисты меньше внимания уделяли репрессивным ресурсам, предоставляемым гражданским обществом. После 11 сентября настороженность в отношении мусульман и арабов значительно погасила первую волну насилия, но команды наблюдателей упорно продолжают представлять доклады, направленные против этих групп. Обычно такие акции рассматриваются как проявления расовой или этнической дискриминации, однако они все-таки немало охладили тягу арабов и мусульман к публичным высказываниям и к созданию объединений, вообще к каким-либо действиям, подозрительным в политическом отношении. Послушаем М. Сиддик-шейха, председателя Деловой ассоциации американцев пакистанского происхождения, прожившего в Соединенных Штатах тридцать два года: трудовая дискриминация «внушает мне явственное ощущение неуверенности. Мне представляется, что я хочу спрятаться в шкаф». Американские граждане и выходцы из арабских и других мусульманских стран свидетельствуют, что у них даже нет желания жаловаться на дискриминацию, поскольку они боятся, что откровенные высказывания могут привлечь к ним нежелательное внимание правительственных организаций. Их опасения подтверждают случаи, когда жалобы такого рода приводили к посещениям агентов ФБР либо других государственных служб62.
Как в годы холодной войны, так и сегодня гражданское общество служит и заменой государства, применяя репрессивные меры, недоступные правительству, и отягощая налагаемые последним наказания, и дополнением государства, выполняющим то, что государственные служащие не могут выполнить самостоятельно. Наиболее красноречивым примером первого рода функций являются средства массовой информации. Администрация Буша, сдерживаемая Поправкой I, не может осуществлять предварительную цензуру или угрожать журналистам карательными санкциями — арестами или штрафами — за публикацию нежелательных материалов. Но Поправка I не содержит ничего, что заставляло бы издателей, продюсеров и редакторов отказываться от самоцензуры, как мы уже видели в предыдущей главе. Поправка I также не запрещает им угрожать санкциями в отношении их подчиненных, которые уклоняются от подачи информации в политически «правильном» духе. Руководители информационных сетей уже применили санкции к таким известным репортерам, как Кристиана Аманпур из «Си-эн-эн» или Эшли Бэнфилд и Питер Арнетт из «Эн-би-си», за их критические отзывы о войне в Ираке или о стиле освещения событий этой войны в изданиях и программах их корпораций. Аманпур отделалась вызовом в кабинет руководителя «Си- эн-эн», зато Арнетт был уволен, а Бэнфилд понижен в должности63. Но помимо этих получивших огласку примеров самоцензуры и робости в средствах массовой информации,
