новостей Екатерина Романовна Дашкова, кинется к ногам Государыни, схватит её маленькие ручки и целует, целует без конца, целует горячими устами то ладони, то верх руки. И вперемежку с поцелуями говорит отрывисто по–русски и по–французски, беспорядочно, сбивчиво:

– По городу, Ваше Величество, ходят люди, особливо гвардейцы. Въявь Государя ругают… Слышать просто страшно… Михаил Ларионович вчера за вечерним кушаньем во дворце сказал, что Император от народа ненавидим, что безрассудство, упрямство и бестолковое поведение Государя общее недовольство вызывают.

– Что в Ораниенбауме?..

– Ужасно!.. Император собирается расторгнуть браки всех придворных дам и выдать их замуж уже по своему усмотрению. Его Величество собирается жениться на моей сестре.

– Давно о сём говорят. Да что–то не выходит. Дальше, кого на ком венчать собираются?

– Прусский посланник Гольц должен жениться на графине Строгановой…

– То–то, поди, доволен, старый немец… Капуцинские замки!

– Марье Павловне Нарышкиной, графине Брюс и Марье Осиповне Нарышкиной повелено выбрать мужей, каких они сами пожелают.

– Кого же выбрали?

– При своих хотят остаться.

– Нарцисс и моська.

– По–прежнему – утеха Государева. По вечерам только и разговора, что о войне с датчанами. Шлезвиг уже делят.

– Не убивши медведя, со шкурой расправляются.

– Вчера, двадцать пятого июня, освящали в Ораниенбауме лютеранскую кирку для голштинцев. Император сам был при освящении и раздавал солдатам молитвенники… В народе болтали, что Император приобщался по лютеранскому обряду.

– Всё «эхи»!.. Пустые «эхи»!.. Знают ли о том в казармах петербургских полков?.. Ты Орловым скажи.

– Капитана Ямбургского драгунского полка Зейферта, который за измену фельдмаршалом Фермором был арестован, Государь помиловал.

– В казармах скажи: помиловали–де немца, а своим скоро житья не станет. Замолчат.

Большое, красное солнце стоит и стоит над Кронштадтом, над синеющими лесами шведского берега. От солнца красно–бирюзовая дорога легла по морю до самого берега и блестит так сильно, что больно глазам. Вечерний ветерок колышет камыши, и они тихо шуршат, навевая мирную дрёму. Волны с шёпотом подкатывают к песчаному, низкому берегу, к самому полу монплезирского крыльца, на котором сидят Императрица и Дашкова, и расстилаются прозрачною влагой. От воды пахнет илом и рыбой, от берега острый запах жасмина несётся. Дрозды в высоких елях и лиственницах парка посвистывают. У дворца Марли сторож в колокол звонит, сзывая учёных карпов на кормёжку, ещё петровская затея. Императрица Екатерина I любила смотреть, как играли рыбы под водою, выворачиваясь то тёмными спинами, то золотистыми брюхами. Над морем белые чайки чертят в светлом небе перламутровый узор и резко кричат. В вечерней тишине слышнее дремотный шёпот фонтанов в большом нижнем парке. Оттуда пахнет сеном – сегодня девушки с песнями метали его в стога по всем ремизам петергофских садов.

Нет… Всё мирно, тихо… Ничего не случилось, да ведь само–то собою ничего и не случается!

Кто–то спорою рысью проехал по парковой дороге, слышно, как остановился у Монплезира, спрыгнул с седла. Тяжело вздохнула лошадь.

Курьер!

И вот бессознательная тревога вдруг охватила Екатерину Алексеевну. Курьер!.. Что в нём могло быть особенного? Каждый день приезжали курьеры, то с приглашением на обед к Разумовскому в Гостилицы, то с извещением о куртаге в Ораниенбауме, то с запиской от Гофмаршальской части, но почему–то сейчас, в этот тихий и уже ночной час, при этом бледном небе этот курьер показался каким–то особенным, сулящим что–то. С трудом сдерживая волнение, Екатерина Алексеевна повернулась к Дашковой и сказала наружно спокойным голосом:

– Пойди узнай, что там такое?..

Сама подошла к окну и смотрела, как утихало, смиряясь, точно на ночь укладывалось, море, и вот уже загорелись едва видными звёздочками огни на мачте стоящей на море брандвахты. И казалось, что так много прошло времени с тех пор, как Дашкова побежала на двор. Едва услышала знакомые, торопливые, поспешные шаги, повернулась к двери и спросила негромким голосом:

– Ну?

– Пассека арестовали.

Несколько минут обе стояли одна против другой, не говоря ни слова. Мучительны были их думы. Пассек был офицер Преображенского полка, один из немногих через Дашкову посвящённых в тайну Императрицы – «царствовать одной».

– Пассек не выдаст, – тихо сказала Дашкова.

Императрица знала, что Пассек не выдаст. Не в этом дело, но Пассек – первое кольцо той недлинной цепи, последним кольцом которой была Екатерина Алексеевна. Всё это неслось ураганом несвязных, путаных мыслей в голове Императрицы. Она не знала, что предпринять и можно ли и нужно ли что–нибудь предпринимать?

– Пойди… Нет… Постой!.. Погоди!.. Да, вот что… Скачи сейчас… К Алехану… Ему скажи, что… Пассека арестовали…

– Он, я думаю, уже знает, – робко сказала Дашкова.

– Да, может быть… Нужно, чтоб он знал, что я сие знаю…

– Так я поеду…

– Скачи, милая… Поспешай…

Императрица осталась одна. Она прошла в опочивальню, вызвала Шаргородскую, разделась и легла спать. Но сон долго не приходил к ней. Пассека арестовали… Добираются до всего… А тут Шаргородская только что спросила, какое платье приготовить на завтра… Завтра – folle journee[47] – пикник в петергофских садах, катанье на лодках по каналам, обед в большом дворце и фейерверк на море. Император приедет с Елизаветой Романовной и будет ломаться с ней на всём народе… Вчера… Вчера в Японской зале Ораниенбаумского дворца был большой обед и после него маскарад в театре. За обедом Император был необычайно мрачен, молчалив и зол. Во время маскарада незнакомая маска подошла к Екатерине Алексеевне и сказала по–немецки: «Полковник барон Будберг сегодня докладывал Государю, что против него обнаружен заговор и что будто его самого, Будберга то есть, к этому заговору склоняли… Остерегайтесь…» Маска исчезла в толпе домино. Сегодня арестовали Пассека… Всё это было как–то в связи одно с другим, всё это было очень тревожно и прогоняло сон усталой, измученной волнениями Государыни. И только под утро она стала забываться крепким и спокойным сном.

XVII

Те, кому нужно было знать в Петербурге, что Пассека арестовали, те узнали об этом и помимо Дашковой. Пассека арестовали по приказу от Императора из Ораниенбаума и по самому пустому делу.

Утром, когда гренадерская рота Преображенского полка, которою командовал капитан Пассек, строилась на ученье, на галерею полковой избы вышел солдат и начал громко говорить, что когда полк выйдет в Ямскую, в поход против Дании, то гренадерам надо будет спросить: «Зачем и куда нас ведут, оставляя возлюбленную матушку Государыню, которой мы завсегда готовы служить?»

Об этом доложили поручику Измайлову и капитану Пассеку. Пассек прогнал доносчиков и повёл роту на ученье.

Тем временем обо всём происшествии доложили полковому командиру, полковнику Ушакову, и добавили, что в этом подозрительно то, что капитан Пассек неоднократно говорил непочтительно об Императоре. Ушаков нашёл нужным донести обо всём непосредственно Императору и погнал гонца в Ораниенбаум. Гонец вернулся после полудня с приказом Государя: «Пассека арестовать при полковом дворе…»

Гренадерская рота, узнав об аресте своего командира, вышла на полковой двор в полном вооружении, но, когда офицеры не пришли к ней, гренадеры постояли на дворе и разошлись. Неспокойное и тревожное