вновь выбиты из уезда, деникинцы показали себя вовсю. Была масса убитых и ограбленных.
«В настоящее время население относится к советской власти доброжелательно. Крестьяне говорят, что советская власть была бы совсем хороша, если бы она признавала свободную торговлю и не было бы евреев-комиссаров»[239].
Крестьянство металось. Особенно хорошо это, видно по информационным сводкам секретного отдела ВЧК, которые при первом знакомстве способны вызвать даже некоторое раздражение кажущейся бессмыслицей. Информация из одной и той же губернии и даже уезда нередко пестрит противоречивыми сведениями и трудно совместимыми понятиями типа: крестьяне за Советскую власть, бандитизм растет. Например, недельная сводка за первые числа августа 1919 года по Костромской губернии объявляет, что дезертирство принимает массовый организованный характер, губерния на военном положении, хотя… добровольная явка дезертиров с каждым днем усиливается[240]. Из Саратовской губернии спешат сообщить, что политическое состояние губернии удовлетворительное, если не хорошее, мелкие восстания находятся в стадии ликвидации. Вместе с тем дезертирство приняло большие размеры, в одном Вольске сейчас 424 дезертира, т. е. в 21 раз больше прежнего. Пленными, отпущенными Колчаком, распространяются слухи, что Колчак не за помещиков, а за крестьян, что он очень добрый и раздает землю и скотину и любит, когда Богу молятся, стоит не за монархию, а за Учредительное собрание. «Агитаторы Колчака имеют благодатную почву»[241]. И такая чепуха везде: дезертирство растет, а добровольная явка дезертиров усиливается.
Как говорится, ни богу свечка, ни черту кочерга. В таком смятенном и хаотическом состоянии крестьянин пребывал почти всю войну. Но, как только наступала пора сделать однозначный выбор, выбор делался и тогда чекистская информация приобретала желаемую ясность. Из той же сводки по Орловской губернии: «В связи с принятыми решительными мерами и приближением Деникина в крестьянских массах наблюдается резкий перелом настроения в пользу советской власти». Мобилизация проходит удовлетворительно, дезертиры являются добровольно[242].
В Сибири, где над крестьянами господствовал произвол многочисленных атаманов, предводителей отрядов, офицеров, практически не подчинявшихся Верховному правителю, перелом настроения крестьян происходил более бурно, чем где бы то ни было. Уходившие в тайгу многочисленные отряды из бывших столыпинских переселенцев сливались в настоящие партизанские армии, открывавшие регулярные фронты боевых действий в глубоком тылу Колчака. Сама Сибирская армия, достигшая за счет мобилизации крестьян весной 1919 года почти полумиллионного состава, интенсивно разлагалась.
Целые полки, захватив или перебив своих офицеров, переходили на сторону красных, другие в беспорядке отступали, устилая своими тифозными останками путь на восток.
В июле 1919 года член РВС Восточного фронта Н. И. Муралов в телеграмме Рыкову из Перми о состоянии местной промышленности и трофеях после отступления колчаковцев помимо прочего сообщал, что белые успели сжечь и потопить свыше 50 пароходов с продовольствием и нефтью, на баржах сожгли около 1000 наших пленных красноармейцев, перед уходом выпустили из тюрем всех уголовных и около 2000 политических отправили в свой тыл, но конвой их отпустил.
«Со времени наступления взяли в плен около 30.000. В армии Колчака паника и разложение, несколько дней назад к нам перешло целиком 2 полка, сейчас получил донесение о сдаче еще 3-х полков с винтовками, пулеметами и орудиями… Настроение наших войск необыкновенно повышенное и воинственное, никакие обозы не в состоянии поспеть… Население после тяжелого урока очень радушно, важно сразу взять верный тон и линию поведения»[243].
Помимо белогвардейского террора и произвола недовольство сибирских крестьян вызывали и чисто экономические причины. В 1918 году в Сибири собрали прекрасный урожай хлеба, который с остатками урожаев прошлых лет дал в распоряжение крестьян огромные излишки зерна. В результате, даже при бешеной спекуляции цены на продовольствие в Сибири были крайне низки, наряду с острым голодом на промышленные товары. Поскольку иностранные фирмы упорно не желали возобновлять торговлю с Сибирью, сибирские крестьяне рассуждали так:
«Хлеб наш идет за бесценок, городские товары в двадцать раз дороже хлеба в сравнении с прежним. Это оттого, что у нас фронт с Россией и хлеб некуда сбывать. Надо прекратить войну с большевиками, тогда нам будет лучше»[244].
Все факторы в совокупности формировали антиколчаковские настроения крестьян, поднимали мощное партизанское движение в тылу и разваливали белую армию на фронте. Во время продвижения Красной армии по Сибири крестьяне массами записывались в коммунистическую партию. В самой партизанской Алтайской губернии к лету 1920 года насчитывалось 20.307 коммунистов, т. е. часть всего населения губернии, причем в подавляющем большинстве это были крестьяне[245]. Предсибревкома И. Н. Смирнов в докладе от 15 ноября 1919 года писал Ленину, что откровенно реакционный характер колчаковщины оттолкнул даже крепкого сибирского мужика.
«За исключением незначительной части крестьянство сплошь на стороне Советской власти. Ярким показателем может служить результат мобилизации 12 сентября, когда без всякого принудительного аппарата мы собрали 90 % призванных. Полное отсутствие дезертиров» [246].
Крестьянство очень быстро отвернулось от своих недавних освободителей, но, отвернувшись, вновь встретилось лицом к лицу с жесткой и требовательной продовольственной политикой большевиков. После разгрома основных сил контрреволюции, когда для большевиков исчезла прежняя необходимость смягчать свою крестьянскую политику ввиду белой опасности, начался ее постепенный отход от лозунгов и принципов VIII съезда РКП (б). Хорошее представление о положении на местах дают секретные сводки отдела военной цензуры РВСР, которые распространялись среди высшего руководства и из которых оно было достаточно информировано о настроениях всех слоев населения России. Характерно, что в тех регионах, откуда Советская власть не уходила, в начале 1920 года в связи с усиливающейся реквизиционной политикой усиливаются и повстанческие настроения. Об этом свидетельствуют выдержки из наиболее характерных писем, перлюстрированных военной цензурой:
Март 1920 года, Ярославль:
«Если бы вы знали, какое везде в деревнях недовольство властью. Ни один крестьянин не скажет про власть спокойно, все ругаются. Да везде, и в поездах и на рынках, только и слышишь проклятия по адресу власти»[247].
Март 1920 года, Тверская губерния:
«Когда все это кончится? Так стало жить трудно, хуже быть нельзя. От крестьян все требуют: сена, соломы, мяса, молока, картошки и на работу берут, прямо всех теснят хуже, чем были прежде господские, а что касается крестьянина, то во всем отказывают. И до каких пор будем терпеть, один господь знает»[248].
Февраль 1920 года, Тульская губерния:
«Реквизировали у нас картошку, овес, просо, гречиху, семя льняное, коноплю и другое. Так что картошку не кушаешь, чтобы хоть что-нибудь уберечь на семена. Овса не хватит на посев. Вот что сами люди делают — безголовые правители, не думают, что же будет в будущем, если будет недосев. Это значит умышленно создавать голод»[249].
